извозчика (на лишний рубль), велел катить в хорошее место, где к людям с деньгой питают правильную ксенофобию. Извозчик почтительно кивнул и привёз на Тверской бульвар в новомодный шалман Патрикеева — те же половые в мадаполамовых фартуках, а то и голландского полотна, в шёлковых поясах с заткнутыми лопаточниками для марок, выдававшихся из кассы в количестве, обыкновенно, двадцати пяти рублей. Ресторан Патрикеева для пацанов из окрестности был слишком заковыристый, вроде «Каторги», только без смерти, но, нафорсившись перед извозчиком, идти на попятную и не входить в высокие створы стало уже невозможно — детская эмоция, и не пахнувшая практичностью, которая, казалось бы, выковывалась в такого рода судьбах.

Войдя в залу, они оробели. Над головой висела громадная хрустальная дура, столы и стулья под лаком, с мягкой обивкой, на такой никогда не сиживали, кроме Пани Моники, чей отец имел средства, однако был странноват, и Полтергейста, по иным причинам личного свойства. Подплыл седобородый половой, одарив недобрым взглядом, но всё же клацнув лёгким поклоном, предлагая проследовать за собой.

— Когда выбрать изволите, кликните, — оставляя на столе кожаную книгу.

Меж тем не все столы оказались свободны. За одним сидела чинная пара бугров. Кроме них в зале обедали двое господ разного возраста, вроде отца и сына. Предположительный отец имел строгое лицо, с бакенбардами и подусниками, во всякое время старался посильнее нахмурить линию бровей, что ему не мил антрекот, не мило шампанское, а более всего не мила соль из солонки, которой он часто тряс. Предположительный сын выглядел безразличным, молча писал или рисовал в кожаном гроссбухе, откуда, как заметил сидевший к ним лицом Пани Моника, выпал было свинцовый кастет, но сын ловко подхватил его в воздухе.

Выяснилось отсутствие прихоти и привычки что-либо выбирать в заведениях подобного рода. Если бряешь в обыкновенном трактире, ставят тарелку щей, на второе два калёных яйца и чашку чаю. Ещё и этот том, обёрнутый в кожу с тиснением. Открыть первым сообразил Зодиак. Все привстали со своих мест, приникли и одобрительно зачмокали и засвистели, никому ни за кого не было стыдно, только паре гостей за их государство. Они воззрились на картины в манере chiaroscuro [244] де Латура, где воочию имелось подаваемое. Целый поросёнок на блюде, с кашей, хреном и овощам, разные рыбьи закуски, стерлядь, белуга, осётр, налим, сазан, сом, судак, всё под соусами, маслами и с начинками. Подле каждой записи обрисовывающие главы, которые понимали только Пани Моника и Полтергейст, каждый несколько по-своему. Заставили зачитывать слова против особенно приглянувшихся, и он, немного смущаясь, взяв источник в обе руки, сообщал:

— Селянка из почек по-байдаковски, суп раковый, икра чёрная ачуевская паюсная, каплун жареный, крем из виноградного вина, бланманже из сливок с миндалём.

Выбирали долго, полагая, что тем набивают себе цену. Вышколенный половой утомился ждать, три раза высовывал нос из кухни. Наконец махнули ему. Он всё записал и сказал, что обождать придётся, пока сготовится. Зодиак велел пока нести водку с кислыми яблоками. Он бы успел и раньше, однако в зал вошли новые лица, пришлось и им сбацать церемонию. Первой следовала высокая надменная жаба с горжеткой из лисы, следом три фри, одна одета прилично, другие так себе. Без протекции каланчи к Патрикееву их могли бы и не пустить. Жаба приходилась Пани Монике двоюродной прабабкой, человек с хмурым лицом — тоже родственником, но чрезвычайно дальним, фифе в платье — троюродным дядей, соответственно, кем-то и их патронессе. Если кто-то из означенных сторон что-либо и проведал об этой семейной встрече — может, он на неё и шёл — то не подал виду. В сопровождении полового они скрылись в соседней келье сидеть через кулису с налётчиками.

После домино он отправлял сгустки водки в пространство с той же точностью, с какой ставил двумя пальцами. П. пил впервые и закашлялся, из глаз брызнули слёзы, розовые ланита зарделись сильнее, а он уже подсовывал яблоко забить букет; полегчало, он разлил по второй, половой отобрал заказ за соседним столом, заскользил в кухню, откуда вскоре принёс кашу. Произошло объяснение, как пользоваться вилкой, зачем к каше нож, проверка относительности приборов к драгоценному и полудрагоценному, ещё порция, заказ второго графина. Гораздо интересней было наблюдать макли отца и сына, бугры уже давно следили за ними, тогда отвлеклись и они; выступал молодой, избрав зрителем исключительно своего компаньона; он оттянул к низу мочку левого уха, пальцами правой изобразив ножницы, символически отсёк. Спутник нахмурился, посмотрел к себе в тарелку. Он сгрёб рукой месиво из отставленной селёдочницы и швырнул в грудь предполагаемого отца, тот в задумчивости почесал подусник и ещё сильнее нахмурил брови. Демонстрация не была завершена, он вспрыгнул на стол и протёр отворотом белой крахмальной скатерти гамаши, отец посмурнел пуще прежнего.

— Половой!

Заподозривши в зале неладное, тот и так уже спешил. Он остался на столе.

— У меня есть сведенья, что нам здесь подали ненастоящую еду.

Он забулькал, закудахтал, смысл восклицаний сводился к: «как, вашародь, ненастоящую?».

— Позвать сюда повара!

Половой побледнел и со всех ног кинулся в кухню.

— Не шутил бы ты здесь, Лука.

— Читай нотации своему Сенечке, — зло бросил он, посматривая в сторону кухни.

Одна из фиф при этих словах вскочила, длинной рукой она взяла её за плечо и сильным движением возвратила на место. Там уже спешил половой в сопровождении повара грузина.

— В чём дело?

— Взгляните на вашу люстру.

Вся зала — содомиты, шайка, девушки и их надзирательница — сместила взгляды.

— И что?

— Даже мне понятно, а моему другу тем более, что она сделана на Дятьковском заводе в пятьдесят девятом году.

— Как вы можете такое говорить? — возмутился половой, а повар неодобрительно зацокал.

— Что? Вы смеете сомневаться? — в гневе проревел Лука. — Зовите хозяина.

Послали извозчика, через полчаса или около того он привёз старшего сына Патрикеева.

— Когда сделана эта люстра?

Он вынул из саквояжа толстую купеческую тетрадь, пролистав несколько раз, сказал, в пятьдесят девятом году в городе Дятьково Брянского уезда, сразу доставлена к ним по особому заказу.

— И что с того? — нагло поинтересовался половой.

— А то, что в том году на заводе в хрусталь вбросили слишком много оксида свинца. — Она надменно усмехнулась. — Вследствие чего все изделия того года обладают повышенным показателем преломления и необычайной дисперсией.

Никто не решился узнать, что из этого. В таком случае он счёл объяснение исчерпывающим.

— Мы не станем платить за ненастоящую еду. И радуйтесь, что сами не идём против вас с иском.

— Уважаемый, — сверяясь со своей глыбой, — извольте объяснить связь,