– Детективы просили оставаться в городе, на случай если понадобится нас еще раз допросить, – сказала мама. – После этого, думаю, ты должна вернуться домой, Кади. Нам есть с чем поработать в этой семье.

Кади кивнула.

– Тебе нравится местный психотерапевт, Грэг? – спросила мать.

– О, на самом деле я не хожу к психотерапевту, я соврала, чтобы проверить четвертый тайник, но я пойду, я хочу. Я понимаю, что мне нужна помощь. Один мой профессор посоветовал психиатра в Бостоне.

– Не уверен насчет Бостона, – сказал отец. – По-моему, тебе лучше перевестись.

– В этом году я возьму академ, но вернусь, – ответила Кади.

– Каденс, тебе больше нечего доказывать, – произнес он.

– Это равносильно бегству. И именно из-за этого мы вляпались в историю. Вся наша семья, мы все бежим от того, что тяжело или что пугает нас, вместо того чтобы встретиться с этим лицом к лицу. Мама так поступила в ту ночь. Папа, ты поступил так же, съехав. Я так делала много раз. В этот раз я впервые пошла навстречу боли. Как бы ни было сложно, я должна была это сделать. – Кади села, воодушевленная своей убежденностью. – Я не оправдала ни Эрика, ни себя, как намеревалась. Но касательно Прокоп я закончила дело, начатое им. Это письмо было последней миссией для меня. И я горжусь тем, что он сделал, даже если сейчас его нет с нами. Оно того стоило.

– Это чуть не убило тебя, – сказала мать.

– Нет, – услышала Кади свой собственный голос, и он звучал уверенно. – Это нас спасло.

Кади и ее родители оставались в городе всю следующую неделю по просьбе властей, у которых были дополнительные вопросы. Кади использовала это время, чтобы прийти в себя в отеле и собраться в комнате в Уэлде. Ей нужно было многое объяснить соседкам и извиниться, теперь, когда она более ясно видела их обоснованную озабоченность, но они приняли ее с сочувствием и благодарностью. Они сказали, что грустят, поскольку она берет годичный отпуск, и пообещали поддерживать связь, и Кади надеялась, что они действительно так думают. Она искренне задыхалась от эмоций, когда обнимала их на прощание, жалея, что не встретила их обеих в более подходящее время.

Хотя новость об аресте профессора Прокоп за нападение на неназванную студентку потеснила заметку с первой полосы «Кримсона», Кади прочла, что Лиэнн Дженнингс выиграла Бауэр. Выиграла, так что она определенно не вернется за фотографиями. Более поздняя статья о Прокоп включала сноску, что впоследствии она была обвинена в сексуальных домогательствах своим подопечным Никосом Николаидесом, который дополнительно обжаловал решение Бауэра в связи с этим заявлением.

Административная комиссия постановила, что дело Кади о плагиате было неубедительным и она должна быть оценена без штрафа. Дождавшись письма Хайнса, признавшего, что она получила пятерку за реферат, Кади сообщила, что бросает все свои занятия и берет годичный отпуск.

К вечеру следующей субботы коробки были упакованы, незаконченных дел не осталось, и Арчеры готовились отправиться домой. В воскресное утро отец зашел к ним с матерью, чтобы позавтракать вместе, прежде чем отправиться в путь, но именно мать предложила посетить воскресную службу в Мемориальной церкви. Поднимаясь по ступенькам церкви, Кади с болью осознала, что это первый раз, когда они все вместе переступили порог храма после похорон Эрика, но она была уверена: они справятся.

Бывало и хуже.

Кади поняла, что еще и первый раз посетила Мемориальную церковь днем, и это было великолепно. Солнечный свет струился сквозь окна от пола до потолка, наполняя белое помещение теплом. То, что раньше казалось неприступным, теперь виделось воздушным и манящим, наполненным светом, звуком и людьми. Красная дорожка казалась не зловещей, а веселой, цвета клубники летом. Полоска неба, видневшаяся в окне, была ясного, четкого цвета крыла голубой сойки. Высокое открытое пространство заполнено суетой и болтовней прихожан, студентов, преподавателей и членов общины.

Здесь никто из студентов, казалось, не имел типичного покрова воскресного страха; вместо этого атмосфера была светской и непринужденной. Впервые за несколько недель Кади почувствовала, как напряжение покидает ее разум и тело. Они с родителями заняли места в середине скамьи, недалеко от того места, где она впервые встретила Уита тем вечером. Когда священник подошел к кафедре, все расселись и затихли.

Священник оказался невысоким, кругленьким чернокожим человеком в маленьких круглых очках и с ореолом мягких седых кудрей, окружавших его лысеющую голову. У него были улыбающиеся глаза и большой, щедрый рот; казалось, он либо рожден, чтобы быть проповедником, либо его тело изменялось и приспособилось к призванию. Кади он сразу понравился. Он приветствовал всех баритоном, одновременно скрипучим и звучным, с гласными, растянутыми сильным бостонским акцентом брамина. В его голосе чувствовался одновременно элитный интеллектуализм и легкий покой.

– Добро пожаловать, друзья, – начал он. – Некоторые из вас пережили на прошлой неделе первые родительские выходные и остались целы.

Зал засмеялся, Арчеры хранили молчание.

– Некоторые, возможно, даже немного тоскуют по дому после того, как попрощались с людьми, которые вас вырастили. Они дали вам пищу, одежду и кров, они в значительной степени обеспечили вам поддержку, чтобы попасть сюда. Но теперь они дома, и вы снова сами по себе. Итак, сегодня я хочу поговорить о том, что значит быть поставленным на ноги. – Преподобный поднял руки ладонями вверх. – Есть много оттенков этого выражения. Можно поставить сарай, то есть построить его с нуля. Или поставить вопрос, то есть предложить на рассмотрение. Поставить на кон, играя с неизвестностью. Поставить работу фонда по сбору средств, это то, что мы в Гарварде умеем делать хорошо – то есть собирать и объединять. Я оглядываюсь вокруг, и мне все время вспоминаются те герои и благодетели, которые поставили эту славную церковь. Прежде всего, конечно, павшие герои, чьи имена начертаны на этих стенах…

Пока он указывал на каждую из мемориальных стен, Кади никак не могла отогнать мысль, что имени Уита не будет ни на одной из них. Несмотря на то что он умер, служа своей родине через несколько лет после основания этой церкви, его имени не будет просто по техническим причинам – он погиб не на войне. Но она никогда не забудет его, Джеймса Уитакера Гудвина-младшего.

– …ризница церкви Троицы на Копли-сквер подарила мне кафедру, за которой я стою, в память об их ректоре и нашем выдающемся выпускнике Филлипсе Бруксе. Гарвардское отделение Фи Бета Каппа даровало золотого орла в память о своих членах, погибших в той войне. А бывший президент университета аббат Лоуренс Лоуэлл пожертвовал колокол на нашей башне в память о погибших в Первой мировой войне и начертал на кромке слова: «В память о голосах, которые утихают».

«Утихают». Было в этом слове что-то успокаивающее, как в спящем ребенке. Когда Кади впервые услышала голоса Роберта, Билхи и Уита, она упрекала их, что никак не могут утихнуть, позже она страстно желала их услышать. Но теперь впервые она нашла утешение в надежде, что они утихли. Упокоились с миром. Больше всего – ее брат.