– Твоя мама права. Ты хочешь немного?

Он вдохнул алкогольные пары, но покачал головой.

– Нет, думаю, не стоит, тетушка. Лучше сохранить ясную голову утром.

– Правда? Почему?

Каша в кастрюльке была, конечно, не недельной давности, но дня три-четыре ей было. Само собой: некому было ее есть. Я критически осмотрела цементоподобный шарик, прилипший к ложке, решила, что он все еще достаточно мягкий, и сдобрила медом. Йен разбирался с той же самой субстанцией, и ему понадобилась пара секунд, чтобы очистить нёбо, прежде чем он смог ответить.

– Дядя Джейми собирался задавать вопросы, – ответил он, кидая на меня предупредительный взгляд перед тем, как взяться за хлеб.

– Вот как? – сказала я довольно ровно, но прежде чем я успела спросить, что именно он хотел этим сказать, звук шагов возвестил появление Фергуса.

Он выглядел так, будто ночевал в лесу, – ну конечно ночевал, поняла я. Точнее, даже не ночевал: мужчины почти не останавливались, преследуя банду Ходжепила. Фергус побрился, но ему не хватало обычного лоска, красивое лицо казалось потемневшим, глаза глубоко запали.

– Миледи, – пробормотал он и неожиданно наклонился поцеловать меня в щеку, положив руку на плечо. – Comment ca va[68]?

– Tres bien, merci[69], – ответила я, робко улыбаясь. – Как себя чувствуют Марсали и дети? А наш герой Герман?

Я спросила Джейми о Марсали по пути домой, и он заверил меня, что она в порядке. Герман, маленькая обезьянка, залез на дерево, когда услышал приближение людей Ходжепила. Он все видел сверху, и, как только банда удалилась, тотчас спустился, оттащил свою полубессознательную мать от огня и побежал за подмогой.

– Ах, Герман, – сказал Фергус, и легкая улыбка на мгновение приподняла завесу усталости. – Nous p’tit Guerrier[70]. Он сказал, что Grandpare обещал ему собственный пистолет, чтобы стрелять в плохих людей.

Grandpare скорее всего не шутил, размышляла я. Герман не сможет управиться с мушкетом из-за роста, но пистолет ему вполне подойдет. В моем нынешнем состоянии тот факт, что Герману всего шесть, не особенно смущал.

– Ты уже завтракал, Фергус? – я подтолкнула к нему котелок.

– Non. Merci. – Он взял немного бисквитов и ветчины, однако ел, казалось, без всякого аппетита.

Мы все сидели молча, потягивая кофе и слушая, как щебечут птицы. Каролинские крапивники свили позднее гнездо под крышей нашего дома и носились туда-сюда прямо над нашими головами. Я слышала пронзительный писк проголодавшихся птенцов, видела разбросанные ветки и частицы яичной скорлупы на крыльце. Они уже начинали оперяться, как раз ко времени, перед наступлением зимних холодов.

Вид бурой крапчатой скорлупы напомнил мне о Monsieur le Oeuf. Да, вот что я сделаю, решила я, и от твердости своего намерения ощутила некоторое облегчение. Нужно проведать Марсали позже. И, возможно, еще миссис Баг.

– Ты видел миссис Баг сегодня утром? – спросила я, обращаясь к Йену.

Его хижина, немногим лучше шалаша, находилась прямо позади дома Багов, он наверняка проходил мимо них, направляясь сюда.

– О да, – ответил он слегка удивленно. – Она подметала, когда я проходил мимо. Предложила завтрак, но я сказал, что поем здесь. Я ведь знал, что у дяди Джейми есть ветчина, да? – Он широко улыбнулся, красноречиво подняв четвертый бутерброд с ветчиной.

– Так значит, она в порядке? Я было подумала, что миссис Баг больна, ведь она обычно приходит очень рано.

Йен кивнул и откусил огромный кусок бутерброда.

– Да, полагаю, она очень занята, присматривая за ciomach.

Мое хрупкое умиротворение лопнуло, как птичьи яйца. Ciomach означало «пленник». В своей эйфории я совершенно забыла о существовании Лайонела Брауна.

Упоминание Йена о том, что Джейми собирается задать вопросы, вдруг сразу обрело смысл так же, как и присутствие Фергуса. И ножа, который натачивал Йен.

– Где Джейми? – спросила я слабым голосом. – Ты его видел?

– Ну да, – удивленно ответил Йен. Он проглотил бутерброд и указал подбородком на дверь. – Он сейчас в сарае, делает новую черепицу. Говорит, крыша стала протекать.

В этот момент с крыши послышался стук молотка. Ну конечно. Сначала насущные вопросы. С другой стороны, Лайонел Браун никуда не денется.

– Наверное… Мне стоит пойти и осмотреть мистера Брауна, – сказала я, сглотнув.

Йен с Фергусом переглянулись.

– Нет, тетушка, не стоит, – довольно спокойно ответил Йен, но в его голосе прозвучала покровительственная уверенность, к которой я не привыкла.

– Что это значит? – Я пристально смотрела на него, но он просто продолжал есть, хотя и чуть медленнее.

– Милорд сказал, что вы не должны, – пояснил Фергус, кладя ложку меда в кофе.

– Что он сказал? – спросила я недоверчиво.

Они оба даже не взглянули на меня, но, казалось, объединились, излучая нечто вроде молчаливого сопротивления. Я знала, каждый из них сделал бы для меня что угодно, кроме того, что запретил Джейми. Если Джейми решил, что мне не нужно видеть мистера Брауна, то сделать это при помощи Йена или Фергуса у меня не выйдет.

Я уронила ложку с прилипшими кусочками каши обратно в миску.

– Может, он удосужился объяснить, почему мне не стоит видеть мистера Брауна? – спросила я относительно спокойно при нынешних обстоятельствах.

Мужчины снова обменялись долгим взглядом.

– Нет, миледи, – ответил Фергус, стараясь говорить как можно нейтральнее.

Повисла короткая пауза, во время которой они, казалось, что-то обдумывали. Потом Фергус посмотрел на Йена, пожимая плечами.

– Ну, видишь ли, тетя, – осторожно начал Йен, – мы хотели допросить парня.

– И мы получим ответы, – добавил Фергус, глядя на ложку, которой он помешивал кофе.

– И когда дядя Джейми решит, что он рассказал нам все, что мог…

Перед завтраком Йен положил заточенный нож рядом с тарелкой. Теперь он поднял его и задумчиво провел им вдоль по холодной сосиске, которая послушно раскрылась, испуская аромат чеснока и шалфея. Потом парень поднял на меня глаза, и наши взгляды встретились. Я вдруг поняла, что, хотя я осталась собой, Йен уже не был тем мальчиком, которого я знала когда-то. Совсем не был.

– Значит, вы его убьете? – спросила я, ощущая, как, несмотря на горячий кофе, немеют губы.

– О да, – ответил Фергус очень мягко. – Думаю, так мы и поступим. – Он тоже поймал мой взгляд. Во всем его виде было что-то угрюмое, бесстрастное, глубоко посаженные глаза казались твердыми, как камень.