Обе эти трагедии были в равной мере тяжелы для несчастных женщин, и теперь они плакали вместе, потому что неожиданная потеря кувшина легла на них столь тяжким бременем, что они не понимали, как жить дальше. Полная этих печалей, Гомера забыла о стенах, и они были завершены.

Наконец пришел день, ради которого стоило вынести все эти длинные месяцы. Ребенок, игравший на новых стенах, увидел, как на востоке, на Дамасской дороге поднимается столб пыли, и закричал: «Сюда идут какие-то люди!» Никто не обратил внимания на эти глупые слова, но спустя какое-то время он уже воочию увидел людей и закричал: «Возвращаются наши мужчины!» И снова к нему никто не прислушался, но наконец ребенок увидел знакомое лицо и завопил:

– Гомера! Гомера! Риммон вернулся!

Этот крик разнесся по всему городку, и Гомера с дочерью поспешили на стены и увидели под ними капитана Риммона, высокого, светловолосого и очень худого. С ним было тридцать или сорок мужчин Макора, и никто из них не был ни ослеплен, ни изуродован. Ни мужчины на дороге, ни женщины, стоящие на стенах, – никто был не в силах произнести хоть слово, и на глазах женщин были слезы, смывавшие недавнюю боль, но дети продолжали выкрикивать имена:

– Вот Риммон, и Шобал, и Азареел, и Хадад Эдомит, и Маттан Фининиец… – Один за другим они восставали из мертвых, поднимаясь к стенам своего бедного города.

Освобожденные пленники попадали в объятия своих женщин и сами обнимали детей, издавая животные крики радости. А у храма Астарты три юные блудницы плясали нагими и принимали всех мужчин, одного за другим, и в их каморках царил праздничный дух, а затем процессия направилась к жрице, и два старых жреца отправились на гор, где совершили жертвоприношение перед монолитом Баала. Были пущены в ход запасы пищи, скопленные за месяцы, и все танцевали, плакали и смеялись от радости, и занимались любовью, и все, мужчины и женщины, были пьяны без вина. Мужчины вернулись домой! Снова Баал спас этот маленький город!

Лишь ближе к рассвету Риммон и его друзья завершили рассказ о Кархемише и о чудесах Вавилона. О сражении они сказали лишь, что Египет полностью разгромлен и никогда больше не восстанет из праха. Никогда больше Макор не услышит тяжелую поступь египетских армий; можно выкинуть на свалку скарабеи чиновников, ибо никогда больше не понадобится скреплять их отпечатками официальные документы. Никто не стал скорбеть при этих известиях, потому Египет управлял ими с равнодушием и жестокостью, и, может, первое было еще хуже, чем второе, потому что под его владычеством земли приходили в запустение, леса вырубались и исчезали, а место безопасности занимала анархия. Ныне Египет был мертв, и евреи, которые страдали под властью фараонов, не испытывали по этому поводу печали.

– Но Вавилон! – вскричал сын Гомеры. – Его величие невозможно себе представить! Ворота Иштар… – Он запнулся, не в силах найти слова для их описания. – Микал, – обратился он к жене, – принеси мне твою драгоценность.

Его полная счастья жена побежала к их дому и вернулась, неся с собой фарфоровую, покрытую глазурью птицу, сделанную в Греции.

– Это драгоценность, – сказал Риммон, вскидывая птицу над головой, и она заискрилась в пламени ночных факелов, – но от ворот Иштар тянутся стены втрое выше, чем в Макоре, и все они залиты глазурью, которая красивее, чем даже эта. – И, вскинув над головой руки, он изобразил воображаемые ворота Вавилона. – У них есть каналы, по которым с расстояния дальше, чем до Акко, приходит речная вода, висящие в воздухе сады, храмы, огромные, как весь Макор, а на краю города стоит башня, столь могучая и высокая, что не существует слов для ее описания.

– Почему они вас освободили? – спросил какой-то старик.

– Чтобы мы могли рассказать Израилю о Вавилоне, – сказал Риммой.

Из тени вышел правитель Иеремот, кряжистый и суровый человек неоспоримого мужества, и он сказал:

– Они вернули вас, чтобы мы испугались. Но мы будем отважно защищать город, отдав ему всю нашу кровь. Риммон, не рассказывай больше о могуществе Вавилона. Давай я скажу тебе: здесь мы будем защищаться.

К удивлению горожан, хриплый и суровый голос правителя не испугал и не обидел Риммона. Расплывшись в широкой улыбке, он схватил Иеремота за руку и сказал:

– Азареел, поведай ему, о чем мы говорили.

И закаленный в сражениях мужчина с перебинтованной головой объяснил:

– Всю дорогу домой мы решали, что делать дальше. Мы будем оборонять этот город. Потому что мы знаем – когда город сопротивляется, ему достаются более выгодные условия мира. Мы дали друг другу обет: «Когда вернемся домой, то восстановим стены». – Сквозь ночную тьму он, прищурившись, оценил укрепления: – У кого хватило отваги поднять их?

Беззубый старик показал на правителя Иеремота и сказал:

– Это все он.

Воины, обнимая правителя, заверили его, что он все сделал правильно, и в апогее празднества Иеремот поднялся в свете факелов и напомнил:

– Стены эти строили старики и старухи. И молодежь защитит их.

Большинство воинов, подобно Риммону, разошлись по домам со своими женами, а часть из них, как Азареел, отправились к храму Астарты, где продолжили веселиться в компании жриц. Несколько человек, как, например, Маттан Финикиец, который и не ждал, что когда-нибудь снова увидит Макор, вскарабкались на гору, дабы принести благодарственную жертву Баалу, а остальные, полные и горя и радости, бродили из дома в дом, утешая вдов, чьи мужчины не вернулись, и заверяя женщин, что их мужья сражались отважно и погибли с честью.

Когда встало солнце, старая Гомера, прихватив с собой новый кувшин, спустилась в шахту и направилась к источнику, но, когда она поднесла кувшин к воде, та отхлынула, осушив источник. На дне его вспыхнул огонь, воздух наполнил запах благовоний, и из глубины раздался громовой голос, который напугал Гомеру так, что она уронила новый кувшин, и тот разбился.

– Гомера, вдова Израиля, в последний раз приказываю тебе. Произнеси слова, которые я посылаю через тебя. Израиль, поклоняясь ложным богам, погряз во блуде и должен быть разрушен. Макор в тщеславии своем возвел стены, но они стоят на песке, и им предстоит рухнуть. Твой народ поклоняется Баалу и распутству с нагими жрицами. В плену его ждет страдание. Скажи своему сыну – помни не Вавилон, а Иерусалим. Скажи все это, Гомера!

– Спасибо тебе, Яхве, за то, что вернул мне сына.

– Он будет с тобой, но попозже, – сказал голос, и по мере того, как затухал огонь, вода возвращалась. Наступило молчание.

На этот раз Гомера не выражала мелочных сожалений по поводу разбитого кувшина, ибо она наконец поняла, что предстоит рухнуть Израилю и расколотые части его воссоединятся, лишь пройдя сквозь ревущее пламя поражения и изгнания. В забытьи, как лунатик, она вскарабкалась по ступеням, не обращая внимания, куда ставит ногу, но провидческая цель, на которую она была обречена, оберегала ее жизнь. Проходя мимо своего дома, она услышала, как ее окликала Микал: