Питер окинул взглядом артефакты и нахмурился.

– Если он тогда выжил, то было бы неплохо найти его. Хочу говорить ему что-нибудь такое, от чего бы он корчился.

– Забудь. Все уже…

Мэри-Кейт еще не успела договорить, как начался новый виток фэнтезийной трагикомедии, постепенно все больше напоминающей фарс. Те из мертвецов, что были разрублены Макабром, принялись склеиваться воедино и вставать на ноги. Вскоре они уже окружали Питера с Мэри-Кейт, и теперь, без артефактов, у Питера не осталось ни единого способа расправиться с этой угрозой. Когда шесть мертвых тел были всего в нескольких метрах от середины моста, произошло что-то неожиданное.

По небу прокатился гром и скрежет, который могли бы издавать огромные ржавые ворота, открытые впервые за долгие годы. Вслед за этим что-то зазвенело и треснуло, по парку прошелся порыв ветра, и шесть мертвецов превратились в ничто. От кучек праха, бывших когда-то их коллегами по космической станции, тоже ничего не осталось.

Питер и Мэри-Кейт с облегчением выдохнули и, окончательно уставшие от всех происшествий ночи, уселись рядом на широкий парапет моста. Питер приобнял девушку и уткнулся щекой в ее волосы. Им оставалось рассказать друг другу еще многое – теперь уже не о том, что было, а о том, что они хотят воплотить в жизнь.

Их слова превращались в небольшие облачка пара и поднимались наверх, через предрассветное небо, к звездам – туда, откуда уже не стоило ждать ни спасения, ни помощи, ни благословения. Эти двое еще не знали, что с неба над их головами теперь мог прийти только злой рок.

* * *

Фокус с таблетками не удался – Питер не успел принять последнюю, и все еще был достаточно в себе, чтобы какое-то время успешно сопротивляться моему влиянию. Он сумел ускользнуть от меня в магическом переулке. Он с легкостью убил своего двойника, которого я так долго и бережно создавал для этого боя. Он справился с наваждением в тюремной камере. Он почти самостоятельно перебил возвращенцев. Во мне росло подозрение, что ничего из этого он не смог бы сделать, если бы рядом с ним не было той девушки, и если раньше я собирался сделать ему взаимовыгодное предложение, то теперь, с моим новоприобретенным всесилием, я ясно видел, что это не сработает – она ему не позволит сделать этот выбор, ведь теперь она все знает. Также я чувствовал, что по какой-то неизвестной причине (что ужасно раздражало) я не мог ни перенестись прямо к нему, ни убить его сам. Как, впрочем, и он не мог убить меня. Но было несколько возможностей вывести партию из патовой ситуации.

Они оставили первую шкатулку в парке – не уничтожили, не выбросили за пределы мира, просто оставили лежать в какой-то сотне-другой метров от того места, где сейчас находились. Это невероятно облегчало задачу.

Я положил парную шкатулку перед собой – она послушно замерла в невесомости межмирья – и откинул крышку. Если эта вещь называется шкатулкой снов, то сейчас к вам, мои дорогие, идет кошмар.

Шаг вперед…

– Я не хочу думать об этом.

– А надо бы. Иначе вместе мы пробудем недолго. Нет, знаешь, героические концовки очень даже ничего, но пусть они лучше остаются в книгах и фильмах, ладно?

– Окей, я немного не так сказал – я не хочу думать об этом прямо сейчас. Потому что прямо сейчас я могу думать только о тебе.

– Хватит смущать, Петрарка.

– Эй, поаккуратнее со сравнениями, леди! Петрарка, быть может, и умел выражаться изящнее, но во всем остальном я превзошел этого неудачника.

– Вот так вот. Какая занимательная бездна нарциссизма в тебе открывается.

– Это всего лишь лужа хренового чувства юмора. Все в порядке, я все еще презираю себя.

– Тогда ладно. Блин, когда же ты…

– Просто дай мне время и кучу практики, и я смогу что угодно.

* * *

Я стою на опушке и наблюдаю занимательную сцену. Если бы во мне оставалось то, что эти двое назвали бы “человечностью”, я бы даже немного проникся. А может и нет.

Питер и Мэри-Кейт стоят на небольшом мостике, кутаясь в объятия. Они выглядят чуть нелепо в этой странной приключенческой одежде, ее волосы ветер разметал по двум парам плеч, и одна из его рук неловко пытается их удержать, а вторая – лежит на ее талии так, будто Питер боится, что кто-то вырвет Мэри-Кейт из его рук. Она обхватила его шею руками и осторожно касается затылка в том месте, куда несколько часов назад пришелся удар гардой. Питер, зажмурившись, счастливо улыбается куда-то в шею Мэри-Кейт и что-то ей говорит. Ее лица я не вижу и, если честно, мне лень представлять, что именно оно выражает. Если бы я стоял ближе или приложил бы немного усилий, то слышал бы, как шумит ветер над мостом, слышал бы, что именно они шепчут друг другу. Волосы Мэри-Кейт развеваются – в точности как много часов назад, когда она шла по городу, терзаемая холодом и предначертанной ей судьбой; две пары рук снуют по спинам, плечам и лицам. Над этими двоими медленно падает снег, пробивающийся в субтропики из того места и времени, которому этот кадр принадлежит.

Наслаждайтесь, убогие. Вам недолго осталось.

Я ухмыльнулся, отстранился от дерева и медленно пошел в их сторону.

* * *

Ее губы были мягкими и теплыми, и Питер, вдыхая запах ее волос и прижимая Мэри-Кейт к себе так близко, словно хотел стать с ней одним существом, понимал, что не чувствует ни земли под ногами, ни порывов ветра, не слышит звуков и не ощущает хода времени. Это его не пугало – в голове все словно взрывалось, и там рождались миллионы миров, что должны были прийти на смену тем, что совсем недавно погибли. Ее пальцы сновали в его волосах, и от каждого прикосновения по коже пробегали электрические разряды, а его собственные касания ее кожи ощущались как касания неба. Питер еще никогда не чувствовал такого оглушительного желания жить – чтобы быть с ней, чтобы сделать для нее все, на что способен, и защитить от чего угодно плохого, и каждую секунду понимать, что ему кто-то так нужен, что одно только это стоило того, чтобы родиться и прожить так долго – ради этого момента. Все внутри переполняло расширяющееся быстрее вселенной чувство, и Питер наконец понял, какова разница между тем, чем он был раньше, и тем, чем он мог стать теперь. Когда поцелуй все же закончился, и он заглянул в ее глаза – как никогда близко, в этот растянувшийся в вечность момент Питер ясно осознал – что бы ни случилось дальше, что бы ни случилось до этого, что бы ни происходило в любой точке пространства и времени в любом из измерений, сколько только их ни существует или может существовать, в любом из вариантов вселенной; что бы ни было, кем бы они ни стали, он никогда ее не отпустит.