из памяти даже саму память о том, что они возникли благодаря идее, этой «силе», животворящей все сущее.

Но проблема-то в настоящее время не столько в том, что мы забыли о той «силе», благодаря которой возникает все сущее, сколько в том конфликте, который возник между бытием, направленным на генерирование материального подручного сущего – того сущего, которое облегчает наше материальное существование, но в то же время обессиливает нас в духовно-нравственном отношении – и бытием, направленным на генерирование и культивирование нравственно-эстетических, метафизических и других мирововоззренческих ценностей, без которых невозможно выживание всего живого на Земле, в том числе и самого человечества. Мы не то что культивируем, положим, нравственные ценности, наоборот, мы предаем их забвению. Достаточно напомнить, в каком плачевном состоянии и небрежении находятся такие понятия (идеи) как вина, совесть, доблесть, благородство, воздержание, мера, справедливость, мужество и т. д. А были ли созданы в Новые времена, – а это как-никак около полутысячелетия – какие-либо новые ценности подобные только что перечисленным? Вы их днем с огнем не отыщите. А ведь созданы они были не с бухты-барахты. Их возникновение было вызвано жесточайшей необходимостью, о которой мы тоже забыли. Война всех против всех, – а тем более при той технической оснащенности современного общества – вряд ли чем-либо хорошим могла бы закончиться, если бы прежде (в Античности, главным образом) не были бы созданы (выработаны) и не культивировались эти ценности.

Так что суть проблемы забвения Бытия не столько в том, что мы переключили свою способность создавать новизну в сферу научно-технического творчества, сколько в том, что мы предали забвению свою способность бытия в сферах чисто человеческих, мировоззренческих: нравственно-эстетической, философской, общественно-духовной. Но непомерно-неправомерный крен в сторону технического совершенства сферы обслуживания человека грозит не только техногенными катастрофами (глобальным потеплением, истреблением лесов, атомная угроза и т. д.), но и полным отходом (забвением) от той ветви человеческого Бытия, которая формирует приемлемую для большинства эстетику и нравственность в пределах существующей государственности. Это, во-первых. А во-вторых, отход от нравственно-эстетической проблематики нашего бытия грозит не только культурным «одичанием» общества, но и утратой самой способности генерировать и культивировать как нравственно-эстетические идеи, так и идеи научно-технические. А это уже та локальная катастрофа, которая непременным образом ведет к катастрофе глобальной, о чем мы уже не раз упоминали.

Р. S. 1. Обратим еще раз внимание на автоматическую зависимость возникновения удовольствия от акта понимания смысла новой идеи: поняли мы смысл идеи – удовольствие возникло, не поняли – оно не возникло. Но не возникает оно, естественно, и в том случае, если нет самого смысла, или если этот смысл не обладает свойством новизны в «глазах» нашего интеллекта. Что же касается удивления, то оно тоже возможно только в том случае, если смысл нами понят и если он нов для нас, то есть неожиданен – почему и вызывает удивление. Получается так, что удовольствие – это соматическая и притом генетически обусловленная реакция на интеллектуальное понимание, в то время как удивление – это интеллектуальная реакция на обнаружение и понимание той новизны смысла, которая никак не похожа на что-либо известное нам ранее. И это даже не то удивление – удивление соматическое, чувственное, – на которое реагируют наши органы чувств, встретив нечто необычное, экзотическое, а то удивление, на которое реагирует наш интеллект в результате обнаружения нового смысла и сравнения его с теми смыслами, что были знакомы нашему сознанию. Но в самом акте сравнения, скорее всего, участвует и бессознательное, поскольку сознание сразу видит новизну смысла, а не занимается «перебором» всех тех смыслов, которые могли бы быть сравнимы по своей сути с новым, искомым, смыслом.

Р. S. 2. Ввиду принципиальной важности данного процесса, изобразим его во временной последовательности и по пунктам.

1. Сначала возникает интеллектуальная новизна в форме объективной идеи.

2. Идея развертывается нами в Истину, обладающую новым смыслом.

3. В процессе раскрытия идеи и наполнения ее смыслом обнаруживаются как объекты, являющиеся составными частями этого нового смысла, так и оригинальные взаимосвязи между этими объектами. Причем следует заметить следующее: объекты сами по себе – кроме искомого сущего – не могут внести какой-либо новизны, поскольку наше мышление на этапе рефлексии-1 оперирует только теми объектами, – а именно, исходными сущими, – которые нам уже знакомы и о которых у нас имеется достаточно емкое представление. Новизну же в комплекс этих объектов вносят те оригинальные взаимосвязи, которые внезапно обнаруживаются нами на этапе развертывания идеи в Истину, то есть на этапе рефлексии-11. Кроме того можно сказать, что абсолютной новизной обладает как внове создаваемое нами искомое сущее, так и то метафизическое (сущностное) свойство, которым мы его наделяем с той целью, чтобы это сущее наилучшим образом могло исполнять свою сущностную функцию.

4. Далее: идея, развернутая в Истину, претерпевает процесс внедрения в материально-духовную практику то ли в виде новой теории, закона, то ли в виде нового стиля жизни, направления в искусстве, парадигмы в науке, мировоззрения и т. д.

5. И наконец, последнее: внове созданные подручные средства, сами идеи, законы и т. д. не только приумножают разнообразие объектов-сущих, но и служат основой образования все новых и новых объективных идей.

6.3. Обоснование: почему бытие – это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи

Конечно, в некоторой степени составив себе представление о том, что такое бытие и уже вплотную приблизившись к необходимости определения смысла бытия, у читателя – да и автор здесь не исключение – может возникнуть вполне оправданный вопрос: почему за бытие нами принимается именно явление в мир интеллектуальной новизны, а не что-либо другое. Мы и ранее уже говорили о том, что определение понятия бытия – как и других основополагающих понятий в такой достаточно еще неопределенной сфере познания, каковой является метафизика – есть дело конвенции.

Так вот, не правомочнее ли было бы, положим, принять за бытие процесс логического мышления, когда шаг за шагом мы, казалось бы, продвигаемся в разрешении какого-либо интересующего нас вопроса? А почему бы за бытие нам не принять вполне ощутимый процесс чувственного восприятия окружающей нас действительности? (Вспомним хотя бы о бытии как объективной реальности, данной нам в ощущениях.) И, наконец, нельзя ли принять за бытие поток нашего сознания и связанного с ним обыденного существования и мышления? То есть, если «бытие определяет сознание», а в сознании формируются наши мысли, представления, суждения и т. д., то почему бы деятельность нашего сознания не принять за бытие?

Так почему же все-таки, вопреки вышесказанному, мы склоняемся