В ноябре я нашла работу на неполный день в магазине сувениров и новинок Бухбиндера. Мистер и миссис Бухбиндер были выжившими после Холокоста евреями, хмурой седовласой парой с таким сильным акцентом, что мне приходилось просить повторять, что они сказали. С утра до вечера они тараторили друг с другом на своем гортанном языке и тыкали пальцем, где я пропустила, когда вытирала пыль. Это была моя работа – вытирать пыль и высматривать воров и «тураков», которые могут что-нибудь сломать. Бухбиндеры наняли меня на сезон отпусков на следующий день после того, как президентом выбрали Рональда Рейгана.

– Вы голосовали за «арахисового фермера» или за иктора? – спросил меня мистер Бухбиндер в качестве собеседования.

– Простите, за кого?

– За иктора, за этого голливудского поца!

– А-а. Честно говоря, у меня не было возможности проголосовать.

– Отлишная итея! – восхитился Бухбиндер. – Вы приняты.

– Джо Вишниевски просит напомнить, что в семь часов во вторник в Пуласки-холле состоится собрание, будут выбирать чиновников. Так что того, ребя, тащите тудыть-сюдыть задницы, ежели вы точно знаете, что для вас хорошо. А пока слушайте Уолта Скибу и группу «Вайс верса». «Встрепенись!» Вы чего, это полька так называется.

Всю неделю Роберта ходила в спортивном костюме, но для пятничного выхода в «Китайский рай» и в кино она наряжалась – «причипуривалась», по ее выражению. Она надевала блестящий вискозный брючный костюм и подкрашивалась оранжевой помадой и радужными тенями. Дергающаяся рука иногда вычерчивала заломленную, как у клоуна, бровь, присыпанную блестящими сыпучими тенями лавандового цвета. Мне все время хотелось протянуть руку над вегетарианской ло мейн и поправить на Роберте ее дурацкий парик.

Роберте никогда не приходило в голову говорить на людях потише или проверить, правильно ли застегнуты пуговицы на блузке.

– Значит, мой голос узнали, – всякий раз отвечала она, если я говорила, что люди смотрят. – Это, наверное, любители полек.

Роберта чаще всего отвергала мои попытки быть ее нянькой. Нет, она не бросит курить, что бы ни говорили мы с доктором. Нет, она не позволит готовить для нее еду: мигрень и головокружения никоим боком не причастны к тому, что она время от времени забывает поесть. Единственная причина, почему Роберта разрешала мне для нее стирать, состояла в том, что ей трудно было попасть четвертаком в щель автомата в прачечной. Причем она винила щели, а не свои дрожащие руки. Я сказала, что буду рада приходить и помогать ей вымыться и накраситься. Роберта ответила, что согласилась бы, будь она инвалидом, а так – нет, спасибо.

Мне все же удалось убедить ее купить занавески и позволить отскрести черную краску с витрины. Теперь Роберта махала мне через улицу, когда мы говорили по телефону. Я изобрела сигнал: один звонок, если что-то стряслось, и два – если она хочет пообщаться. Роберта вечно путала первое и второе, и я много раз летела через улицу со всех ног и врывалась в салон, хватая воздух ртом, к немалому удивлению Роберты.

– Расслабься, – говорила она, сидя в облаке сигаретного дыма. – Жизнь слишком коротка.

Бухбиндеры зудели, чтобы я больше улыбалась покупателям и следила за теми, у кого пальто с большими карманами. Им не хотелось учить меня работать за кассой. В конце концов их покорила моя кипучая энергия: когда я не пылесосила и не вытирала пыль с товаров, то собирала в подсобке подарочные коробки или укрепляла стеллажи. После январской инвентаризации мистер Бухбиндер наконец улыбнулся и сказал, что я могу получить пятнадцать процентов скидки на все, что мне приглянется в магазине. Я первая девушка, заверил он, которая продержалась у них три месяца и ничего не разбила.

– Это был Уолт Войцеховски и его «Аккордиотонс». Вы прослушали польку «Кто украл кишку?». Эдди Вудка из газетного киоска просил передать ему привет в эфире. Привет, Эдди, как там твое ничего, висит еще?

В воскресенье, когда я складывала выстиранное белье Роберты и слушала ее программу, запись закончилась, и наступила тишина. Я замерла с теплыми простынями в руках. Пошел блок объявлений о бытовых услугах – и снова та же полька, что уже звучала. И опять те же записанные объявления.

Наконец раздался голос Роберты.

– Что, скучали по мне, народ? – спросила она у слушателей. – Я отлучалась в соседнюю комнату помешать голубцы!

Но веселость в ее голосе была фальшивой, и за ней угадывался страх.

Только в середине недели она призналась, что случилось: у нее закружилась голова, и она упала в обморок, пока звукоинженер внизу, в фойе, трепался со своей подружкой. Роберта свалилась на пол, а сверху ее накрыло перевернувшимся креслом.

Толстая медицинская книга в библиотеке советовала свежие фрукты и овощи, кладезь витамина В. Роберта ела их, капризничая, как ребенок. Я садилась вместе с ней в такси и ехала на радиостанцию – нажимать кнопки и переключатели, на которые Роберта указывала трясущимся пальцем, иногда ошибаясь. Она настаивала, что по-прежнему может все делать сама, что просто позволяет мне с ней ездить, поскольку нечего мне сидеть в четырех стенах и стирать ее белье, надо выбираться и развлекаться. Я уже не пыталась поднести ей огонька и отводила глаза, пока Роберта, ругаясь, извлекала из зажигалки искру, а за ней крутились бобины с записью веселой аккордеонной полечки.

– Ближайшие полчаса эфира оплачены для вас похоронным бюро «Дропос». Дропосы очень милые люди и серьезно относятся к своей работе. Сейчас прозвучит песня для Пита и Банни Бизиевски, которые прожили душа в душу сорок три годочка. Завтра у них юбилей. Пит, ну ты гигант!

В феврале 1982 года род-айлендский суд по делам наследства официально объявил меня владелицей бабушкиного дома, а через месяц штат Вермонт прислал официальное письмо, что мой брак будет расторгнут, если я подпишу прилагаемые бумаги. Ровная подпись Данте уже красовалась на всех нужных черточках.

В тот вечер мы с Робертой отправились в «Китайский рай» праздновать мою свободу, но, не допив коктейль «Страсть на острове», я вдруг помрачнела.

– Расторгнуть, – бубнила я. – Четыре года жизни как на торги – и за бесценок. Это же словно швырнуть в воду и смотреть, как они, шипя, растворяются, как алказельтцер!

Роберта вынула что-то из зубов и отмахнулась от моих слов рукой.

– А я скажу – слава богу, что выбросила свой чемодан без ручки. Жизнь слишком коротка. Что ты планируешь делать с деньгами?

После оплаты счетов у меня вместе с бабушкиными накоплениями оставалось три тысячи сто долларов.

– Не знаю, – ответила я. – Думаю купить видик или телевизор с большим экраном. Зря я позволила Данте забрать мой старый черно-белый телек – мне его подарили еще до нашего знакомства.

– Будешь лохушкой, если растрясешь свои деньжата на такую фигню. Тебе нужна машина. Четыре колеса.

– Надо позвонить его родителям и передать через них, что я требую свой телевизор обратно, – сказала я. Я не знала, сколько процентов меня хочет получить телек, а сколько – снова увидеть Данте и услышать его голос. Иногда, в полудреме в постели, я привычно шарила рукой рядом с собой. Я уже гадала, уж не придумала ли я отчасти его эгоизм – я же не в первый раз лгала себе. Не говоря уже о лжи, которую я нагородила ему.