Я клала трубку рядом с телефоном и выбрасывала почту неоткрытой. Дневные часы начали казаться вторжением в мою личную жизнь. Суперетта закрывалась в десять, поэтому я покупала продукты в круглосуточном минимаркете на Ривер-стрит. Освещенный неоновыми огнями магазин всякий раз не переставал меня удивлять, появляясь, как мираж, из полуночного мрака. Пухлый рыжий продавец ни разу не заметил моего приближения. Убаюканный гуденьем кулеров и морозильников, он вздрагивал и бросал порножурнал под прилавок всякий раз, как я входила в магазин. Он стоял по стойке смирно, пока я ходила по проходам, а потом пробивал мои покупки – луковый соус, батончики «Милки вэй», «Раффлс», пепси-колу. Я смотрела, как он отсчитывает сдачу мне в руку, которую я заставляла не дрожать. Хотя мы ни разу не разговаривали друг с другом, были подозрения, что он в меня влюбился и пытается робко ухаживать за мной, подкладывая в бумажный пакет маленькие подарки – листовки о распродажах, спички, бесплатные бланки разных конкурсов. Одну неделю в качестве сюрпризов были картонные очки с красными целлофановыми линзами. «Смотрите «Самку из Черной лагуны» в кровожадном 3D-фильме, – было написано на дужке. – Следите за местной телепрограммой». У меня моментально (как мне казалось) собралось шесть пар, и я начала носить очки дома, днем и ночью, представляя, что из меня пробивается радиоактивное свечение. Мне нравилось, как очки превращают мое зрение в инфракрасное.

У Роберты начал зажигаться свет. Я положила трубку обратно на рычаг и постоянно прислушивалась к сигналам такси. Однако машины не приезжали. Роберта не поднимала штор – занавески, которые я ей собственноручно сшила, закрылись теперь против меня. Я хотела позвонить и извиниться. Предложить помощь. Попросить ее о помощи, как тогда, ночью, когда я босиком перешла через улицу, постучалась в боковую дверь и сказала, что меня изнасиловали.

– Толстуха снова возвращается, – скажу я Роберте теперь. – Боюсь, она меня настигнет.

Но я не позвонила. Не смогла.

«Самка из Черной лагуны» появилась через две пятницы на тридцать восьмом канале, но 3D-эффекты разочаровали. Сама Жаброженщина, с большими грудями, в чешуйчатом гидрокостюме и с прической пятидесятых годов, оказалась полурусалкой, полуакулой, заблудившейся во время урагана. Ее изучали ученые, отловившие Жаброженщину, но неправильно поняли ее намерения. Ее держали на цепи в бассейне с водой и ежедневно ныряли потыкать ее длинными шестами, восхищаясь или содрогаясь при виде ее, по-моему, абсолютно обоснованного гнева.

В этот момент в дверь постучали. Роберта.

Я решила, что впущу ее, если она захочет войти – не настолько же я бесчувственная, но не собираюсь выслушивать ни единого слога о том, как я живу, и ни слова о моем телевизоре и сидении в четырех стенах.

Но это оказалась не Роберта, а Данте.

С моим черно-белым телевизором и своей женщиной. Вернее, с девушкой – ей было лет двадцать.

– Я несколько раз пытался дозвониться, – сообщил он, – но линия постоянно занята. Мы ехали мимо. Ты хотела его забрать?

Я стояла и остро жалела, что на мне 3D-очки и потрепанная фуфайка из Диснейленда, которую я купила во время нашей поездки по стране. Волосы у меня стянуты в жирный понитейл, ноги волосатые.

– Спасибо, – поблагодарила я, когда он поставил телевизор на пол через порог. – До свидания.

Я начала закрывать дверь у них перед носом.

– Дженис очень нужно в туалет.

Оттого, что он назвал ее по имени, у меня словно появилось разрешение взглянуть на нее. У девушки было треугольное каре мелко вьющихся волос и красновато-черная помада. Она была одета в футболку с надписью «Innuendo»[34], натянутой ее грудями старшеклассницы, и в лайкровые штаны вроде тех, которыми не далее как сегодня утром в шоу Ричарда Симмонса щеголяли бывшие толстухи, получившие путевку в новую жизнь.

– Туалет наверху, – сказала я.

За мной Данте увидел телевизор.

– Елки-палки, вот это размер! – воскликнула он и вошел в дом.

На нем был меланжевый свитер и меланжевые носки того же оттенка. Мне показалось, что он похорошел.

– Я слышала, ты учишься на юридическом, – сказала я.

– Да, учусь.

– И вижу, ты сделал себе перманент?

– Это Дженис сделала. Она косметолог.

– Сколько ей лет?

Он терпеливо улыбнулся:

– Вряд ли это имеет значение.

– Ах, простите. Кстати, в одну из моих коробок ты положил свои туфли. По ошибке. С простроченными мысками.

– А, да, – произнес он. – Я их искал. Я бы их сейчас носил.

– Ну еще бы, самый юридический фасон. Они в кухне, сейчас принесу.

– Нет, – сказал он, – оставайся, смотри передачу. Я сам возьму.

– Они на полу в шкафу. У задней стены, кажется.

И только когда Данте ушел в кухню, я вспомнила зацветшие блины, золотых рыбок в мойке и горы немытой посуды на столах и стульях. Я зажмурилась, чтобы удержать слезы.

Наверху сработал унитаз, и послышались шаги.

– Ух ты! – воскликнула девушка. – Три-дэ?

Я подала ей очки.

Из кухни послышалось какое-то звяканье. По телевизору началась реклама.

– Осторожнее с Данте, – предупредила я. – Он кусается.

Дженис оглянулась на меня. Ее реакцию скрывали красные целлофановые линзы.

Вышел Данте, надев ботинки на руки. Лицо его было бледным.

– Поехали, малышка, – позвал он. – Пора.

– Секундочку, я только посмотрю, догонят ли акулы эту цыпочку.

– Я сказал, пора ехать!

Она сняла очки.

– Ну ладно, – пожала она плечами. – Не заводись.

Когда она села в машину, Данте неожиданно повернулся и снова взбежал на крыльцо.

– Весь дом пропах немытым телом и дохлой рыбой, – заявил он мне. – Вымой посуду, займись собой!

– Не лезь не в свое дело! – заорала я. – Срыл отсюда живо!

Я смотрела, как они уезжают в яблочно-зеленой «Ле кар», принадлежащей, как я понимала, ей. Роберта стояла у окна и тоже смотрела.

Данте завернул мой телевизор в пупырчатую пленку. Я села, рассеянно давя пузырьки ногтем и глядя, как Жаброженщина истекает кровью из нанесенной ей раны.

Я поглядела «innuendo» в словаре. «Намек или инсинуация, обычно уничижительная», – говорилось там. Сначала мне показалось, что слова Данте о дохлой рыбе следует понимать как innuendo в сторону Жаброженщины, но, зайдя на кухню, я поняла, что он имел в виду. Уильям и Кейтлин плавали брюшками вверх, окочурившись в собственном дерьме.

Роберта похудела. На лбу у нее был розовый шрам, а на воротнике кофты на молнии – яичный желток.