горничной, он вошел в будуар и, отпустив горничную, сказал Долорес:

– Мне надо с вами переговорить, и очень спешно. Я надеюсь, вы извините меня и, выслушав, согласитесь со мной.

Он был очень возбужден и ни за что не хотел откладывать объяснения с госпожой Кессельбах, тем более что перед тем, как войти в комнату, он слышал там какой-то странный шум.

Но Долорес была одна и лежала на кушетке. Она сказала ему слабым голосом:

– Быть может, отложим до завтра…

Он не отвечал, крайне изумленный запахом табачного дыма в ее будуаре. Совершенно очевидно, что здесь, в комнате, был мужчина, даже еще в тот самый момент, когда он входил… Пьер Ледюк? Нет. Пьер Ледюк не курит. Так кто же?

Долорес тихо сказала:

– Давайте скорее…

– Хорошо… сейчас… сейчас… но только, может быть, вы мне сначала скажете…

Он не окончил фразы. К чему спрашивать? Если здесь скрывается мужчина, разве она выдаст его?

Тогда он решился и, стесняемый присутствием кого-то постороннего, начал совсем тихо, чтобы его слова могла слышать только Долорес:

– Послушайте… я узнал одну вещь… и совершенно не понимаю… меня это очень смущает. Вы мне ответите, не правда ли, Долорес?

– Что же это такое? – спросила она.

– В ратуше Вельденца, в гражданских списках, есть три имени последних представителей рода Мальрейх, французского дворянина, поселившегося в Германии…

– Да, вы мне рассказывали это…

– Вспомните, сначала Рауль Мальрейх, более известный под именем барона Альтенгейма, теперь… убитый.

– Да.

– Потом Луи Мальрейх, чудовищный убийца, который через несколько дней будет казнен.

– Да.

– И наконец, безумная Изильда…

– Да.

– И вот, – сказал Люпен, наклоняясь к ней, – из расследования, которое я только что закончил, выяснилось, что второе имя Луи или, вернее, вся строка, на которой оно вписано, подчищена, а потом уже покрыта новой надписью. Но, несмотря на это, старые буквы не стерлись окончательно, так что…

– Так что?

– Так что при помощи хорошей лупы и особых приемов, известных мне, я восстановил старую надпись и с полной уверенностью могу сказать, что там было написано не Луи Мальрейх, а…

– Молчите… молчите… – Она тихо заплакала.

– Зачем эта подделка? – продолжал он.

– Это мой муж… – сказала она, – он хотел этого. Перед нашей свадьбой он подкупил чиновника архива, чтобы тот уничтожил в книгах имя второго ребенка.

– Имя и пол, – поправил Люпен.

– Да.

– Следовательно, я не ошибся, настоящее имя второго ребенка было Долорес?

– Да.

– А при чем тут ваш муж?

Она подняла на него глаза, вся красная от стыда, со щеками, мокрыми от слез, и сказала:

– Неужели вы не понимаете?

– Нет.

– Но подумайте только, – говорила она дрожа, – я была сестрой безумной Изильды и бандита Альтенгейма. Мой муж, тогда еще бывший женихом, не пожелал, чтобы это осталось так. Он любил меня. Я тоже любила его и согласилась. В книгах в ратуше Вельденца было уничтожено имя Долорес Мальрейх, а он купил мне другие документы, и я вышла замуж за него в Голландии под именем молодой девушки Долорес Амонти.

Люпен подумал с минуту и сказал:

– Да-да, понимаю… Но, значит, убийца вашего мужа, вашей сестры и вашего брата носит другое имя… его имя…

Она перебила его:

– Его имя Луи Мальрейх… Л и М. Это он виновный, уверяю вас. Разве он пытался защищаться, когда я на суде обвиняла его? Вспомните стилет… стальной стилет. Ах, если бы можно было все сказать… Луи Мальрейх… Если только можно…

С ней началась истерика, ее руки судорожно цеплялись за руку Люпена.

– Защитите меня… помогите мне… Только вы один можете… Нет, не бросайте, я так несчастна… А… какая пытка… какая пытка… адские муки…

Свободной рукой он тихо гладил ей лоб и волосы. Она медленно успокоилась и стихла. Он долго-долго смотрел на нее. Она тоже боялась. Но кого? От кого она просила защитить ее?

И опять образ человека в черном, Луи Мальрейха, встал перед ним.

Леон Масье… Может, он и не Мальрейх вовсе? Он мог быть сообщником или даже жертвой Мальрейха, в то время как сам Мальрейх бродил вокруг замка Брёггена, скрываясь в тени, невидимый, как призрак, он мог проникнуть на дачу, где спал Люпен, и сделать попытку убить его…

«Но почему же он не убил меня сегодня ночью? – думал Люпен. – Ему стоило только захотеть, а он не захотел… Одно движение – и я был бы мертв. И это движение он не сделал… Почему?»

Долорес открыла глаза, увидела его и слабо улыбнулась. – Оставьте меня, – тихо сказала она.

Выйдя наружу, Люпен остановился за деревьями перед фасадом замка и стал наблюдать.

Свет в будуаре Долорес погас, и весь замок погрузился во мрак.

Он подходил уже к своей даче, когда увидел тень. Тень, казалось, удалялась. Он остановился как вкопанный, боясь наделать шуму.

Тень шла по аллее. При мгновенном свете электрического фонаря ему показалось, что он узнал черный силуэт Мальрейха.

Он бросился за ней.

Тень побежала и исчезла.

– Хорошо, – сказал он, – это произойдет завтра. И уж на этот раз…

IV

Люпен вошел в комнату Октава, разбудил его и сказал:

– Возьми автомобиль. Ты будешь в Париже в шесть часов утра. Разыщи Жака Дудевиля и скажи ему, чтобы он сообщил мне, в тюрьме ли приговоренный к смерти, и пусть, как только откроется почта, он пошлет мне следующую телеграмму. – Он набросал несколько слов на клочке бумаги и продолжал: – Сделав это, ты возвратишься сюда. Но въезжай не прямо, а обходным путем, огибая стены парка. Не надо, чтобы кто-нибудь мог догадаться, что ты уезжал.

После этого Люпен вошел в свою комнату, зажег огонь и начал детальный осмотр.

– Да, это так, – сказал он через минуту, – в то время как я стоял около замка, здесь кто-то был. А раз здесь были, то трудно сомневаться, зачем приходили… Да, я не ошибаюсь, он спешит… Первый раз он почему-то отказался от своего намерения… Но сегодня ночью он наверняка постарается убить меня.

Из осторожности он взял одеяло, выбрал в парке уединенное место и заснул там под открытым небом.

К одиннадцати часам утра вернулся Октав.

– Все сделано, начальник, телеграмма послана.

– Хорошо. А Луи Мальрейх в тюрьме?

– Да. Мальрейх все такой же, нем как рыба. Дожидается.

– Чего?

– Как чего? Казни! В префектуре говорят, что послезавтра приговор будет приведен в исполнение.

– Тем лучше, тем лучше, – сказал Люпен. – Теперь, по крайней мере, ясно, что он не удрал из тюрьмы.

Люпен отказался от всяких попыток разгадать эту непонятную загадку, так как был уверен, что этой ночью узнает