Картина будет неполной, если не упомянуть еще одно имя – Том Бломфилд. Без этого белого, случайно забредшего в глухую зимбабвийскую провинцию, феномена Тенгененге попросту бы не было.

Тома я обнаружил в круглой, крытой соломой глиняной хижине, построенной в традициях шона. Организатор и вдохновитель общины оказался невысок, плотен и похож на добродушного чародея, сходство с которым ему придавала белоснежная лучистая борода, покрывавшая все лицо, кроме губ, носа и улыбчивых глаз. Он был одет в майку и зеленые штаны из дешевой грубой ткани. Вместо ботинок на ногах болтались пата-пата, то есть вьетнамки.

За столом с чашками с кукурузной кашей сидели несколько скульпторов, в том числе и Матемера. Разговор шел отнюдь не возвышенный. Обсуждали болезнь коллеги и то, как раздобыть дополнительные деньги на оплату лекарств и его дальнейшее пребывание в клинике Гуруве. Каждый обстоятельно и неторопливо высказал свое мнение, Бломфилд подвел итог и отдал распоряжение управляющему.

После окончания трапезы Том пригласил на беседу в стоявшую рядом точно такую же хижину, которая служила ему домом. Вход в нее никогда не запирался. Когда хозяин отлучался, он приваливал к двери одну из стоявших во дворе незавершенных статуэток. Чтобы знали, что хозяин ушел и дома никого нет.

Неправдоподобная для нашего века простота обстановки была непоказной. Том привык так жить. Более того, выбрал такую жизнь сознательно. Рассказывал он о себе, сидя на кровати, сколоченной из некрашеных досок. Помимо самодельного двуспального ложа, в мазанке стояли сундук и стол, также сбитые из толстых, едва струганных досок, а на стене висели несколько картин с зимбабвийскими пейзажами. На этом рассказ о внутреннем убранстве придется завершить, так как описывать больше нечего.

На север Южной Родезии, как до независимости называлась Зимбабве, будущий глава сообщества скульпторов попал в конце 1940-х годов, когда, демобилизовавшись из военно-морских сил Южно-Африканского Союза, путешествовал по региону в поисках занятия по сердцу. В этом дремучем слоновьем углу он задержался, потому что встретил симпатичную девушку.

Бломфилд устроился работать на ферму и первым делом купил лошадь – ездить на свидания приходилось за 30 километров. В отличие от любимой, с животным взаимопонимания не вышло: при первой же возможности кобыла сбросила Тома на землю. Неудача жениха не остановила. Залечив ушибы, он зачастил к суженой на велосипеде.

На 2000 фунтов стерлингов, полученные женой в приданое от отчима, молодожены купили участок земли, который Том самолично окрестил Тенгененге. Название, означающее «начало начал» придумал он сам, составил его из корней слов чева, которым, также как шона и несколькими другими африканскими языками, владел свободно.

Наступили трудовые будни. Расчистка участка, покрытого кустарником и лесом, утыканного готическими храмами термитов, дрессировка восьми пар упрямых, норовистых быков отнимала силы без остатка. Но табак, на который сделали ставку, не дал хорошего урожая ни в первый, ни во второй год.

Чтобы заработать хотя бы на пропитание, пришлось создать музыкальную группу, игравшую на свадьбах и вечеринках. Том колотил по барабану, так как ни на одном другом музыкальном инструменте прилично играть не умел. Незадачливый ударник собрался было махнуть на все рукой, продать ферму и уехать, но тут на участке обнаружилось месторождение хрома.

Находка круто изменила его судьбу. Пару лет спустя Том катался на новеньком «Мерседесе». Наладились дела и с табаком. Казалось бы, на этом стоило остановиться, от добра добра не ищут. Но последовала новая, еще более неожиданная метаморфоза. На территории фермы выявились солидные залежи серпентина. Бломфилд объявил, что хочет стать скульптором.

Некоторые полагают, что к этому Тома подтолкнула нужда. В 1965 году возглавлявший Южную Родезию белый режим Яна Смита в одностороннем порядке объявил независимость от Великобритании, намеревавшейся передать в колонии власть черному большинству. В ответ международное сообщество ввело санкции. Высококачественный родезийский табак, поставлявшийся для «Ротманс» и других первоклассных сигарет, хром и прочие экспортные товары практически перестали вывозиться за рубеж и обесценились. В такой обстановке Тенгененге и возвестила, что превращается из деревни табаководов в деревню скульпторов.

На самом деле решение заняться творчеством было в тот момент куда сумасброднее, чем выращивание подешевевших табачных листьев. Для курева сохранялся, пусть и значительно меньший, внутренний рынок, а также довольно емкий рынок братской расистской ЮАР. А вот для африканских скульптур сбыта не было в принципе. Хотя в Англии уже прошла выставка скульптуры шона, вызвавшая сенсацию, развить успех не представлялось возможным. В области культуры санкции действовали сильнее, чем в экономике, а в Родезии и ЮАР отношение богатых белых к творчеству африканцев оставалось в лучшем случае снисходительным.

Кроме того, в окрестностях Тенгененге активно шли бои между отрядами чернокожих партизан и правительственными войсками. Правда, на территории фермы не стреляли. Том всегда отдавал приличествующие почести местному вождю и духам предков. Только на поминки по традиционному правителю ферма выставила с десяток бочек крепкого домашнего пива. Но хоть в Тенгененге и не бушевала партизанская война, добраться до фермы из столицы зачастую было невозможно. Какие уж тут туристы! В общем, когда Том поспешил обрадовать супругу тем, что стал скульптором, она только и смогла вымолвить:

– Помнится, я выходила замуж за фермера.

Нет, семейная ссора не состоялась. Погоревав и придя в себя, стойкая женщина поддержала начинание мужа. Настоящее чудо свершилось, когда Том сообщил о своих планах работникам, честно предупредив, что тем, кто решит остаться, на сохранение и без того скромного жизненного уровня рассчитывать не стоит. Выслушав хозяина фермы, все чернокожие крестьяне без единого исключения его поддержали, в одночасье обнаружив в себе художественный талант.

– Для меня ничего удивительного в этом не было, – серьезно и спокойно ответил Бломфил на мой, не без иронии заданный вопрос о том, как возможно столь массовое и внезапное раскрытие дарований. – Я живу и работаю с африканцами бок о бок с юных лет и знаю, что под их темной кожей таится светлый творческий дух. Когда мы только начинали, корчевали пни и муравейники, я видел, что после тяжелейшего дня они не валились спать. Они пели, танцевали, вырезали из дерева маски и статуэтки. Когда появилось месторождение серпентина, я понял: вот она, наша судьба.

Посетители потянулись в Тенгененге после того, как в 1980 году к власти пришло правительство черного большинства, и ООН сняла санкции. Но за полтора десятилетия безденежья Том успел проделать обратный путь: с «Мерседеса» пересел на велосипед. С молотка ушла и большая часть земли.

Печалится ли он об этом? Ни в коем случае! Том знал, на какой риск шел и никогда не рассчитывал на успех, который в конце концов пришел к нему. Издерганному сиюминутными, мелочными заботами горожанину трудно до конца поверить в то, что возможно без сожаления и позы отказаться от материальных благ во имя неприбыльной затеи – более полного раскрытия творческого потенциала. Но, окунувшись в несуетный, доброжелательный мир Тенгененге, побродив по напитанному солнцем лесу, познакомившись с его волшебными и земными обитателями, я воспринял как должное, когда на вопрос, как он себя чувствует, Том лаконично ответил: