Действительность оказалась красноречивее его по-восточному цветистых оборотов. Не то чтобы Кения являла собой пример государства с ухоженной дорожной сетью. Наоборот. Даже главная кенийская автострада Момбаса – Найроби временами напоминала однополосную асфальтовую тропинку с краями, обкусанными каким-то неведомым чудищем. Были там и пыльные грунтовки, в сезон дождей превращавшиеся в непролазное месиво, и нечто, отдаленно напоминавшее булыжные мостовые. Последние отличаются от европейских тем, что выложены разнокалиберными булыжниками, которые находятся друг от друга на некотором расстоянии. Подобное счастье ожидало автомобилистов, например, на пути к Национальному парку Амбосели.

Если приноровиться, по такой дороге можно двигаться довольно быстро, преодолевая в час километров по 70–80. Колеса многочисленных автомобилей вдавили камни в почву неравномерно, образовав нечто вроде стиральной доски. При правильно подобранной скорости автомобиль как бы летит по гребешкам, не успевая проваливаться во впадинки.

Дорога в Серенгети – особая. Сколько я ни экспериментировал, нужной скорости найти так и не удалось. То ли гребешки были слишком высоки, то ли впадины слишком глубоки и широки, только любая попытка превысить 20-километровый рубеж превращала езду в изощренную пытку. При этом приходилось то и дело увертываться от острых камней, густым частоколом торчавших на протяжении всего пути. По идее, каменные пики не должны были пропороть перекачанные шины, но судьбу искушать не хотелось.

Сто километров до заповедной зоны Нгоронгоро заняли больше времени, чем вся предыдущая дорога, включая стояние в очереди, заполнение анкет и общение с таможенниками на границе. Когда-то зона была частью Серенгети, но потом ее выделили в особый район. А раз так, решили танзанийцы, то и платить за въезд в него надо особо. За право находиться там два дня пришлось облегчить кошелек на 90 долларов. Гостиница, само собой, – отдельно, как и чаевые обязательному и вроде бы уже оплаченному гиду. Еще по десять долларов взималось за каждый спуск в кратер потухшего вулкана, ради которого, собственно, туристы и рвутся в Нгоронгоро со всего света.

Раздосадованный многочисленными поборами, я не слишком любезно поприветствовал подошедшего гида и даже не обратил внимания на его имя, а потом переспрашивать было неудобно. Да и не хотелось. Стоило подняться на гребень вулканического кратера, как все проблемы и разочарования перестали существовать.

Передо мной лежал «затерянный мир» из приключенческой книжки. В гигантском блюде кратера мирно паслись стада зебр и антилоп, желтел лениво развалившийся на травке львиный прайд, поблескивало озерцо, удалось разглядеть и пару носорогов. Картину несколько портили усеявшие гребень домики гостиниц и рыскавшие внизу микроавтобусы туристических фирм. И все же зрелище было настолько невероятным, что я так до конца и не поверил в его реальность.

Внизу выяснилось, что гид приставлен не столько для помощи в поиске животных и объяснения особенностей их поведения, сколько для контроля. Вообще-то перед въездом в кратер всех посетителей предупреждали, что сверху их перемещения внимательно отслеживает целая бригада егерей, оснащенная мощными биноклями и подзорными трубами. Кроме того, водители туристических автобусов, чуть что не так, мгновенно докладывали по рации кому следует. В общем, не забалуешь. А тут еще персональный навязанный гид. Стоило чуть-чуть заехать на обочину, как он поднимал крик.

Маниакальная бдительность проводника ужасно раздражала. Хотя, по здравому размышлению, приходилось признать, что она была нелишней. Как можно удержаться, чтобы не подъехать поближе к десятку львов, которые нежатся всего в сотне метров от дороги? Ведь это как раз то расстояние, когда в бинокль царственных кошек видно неплохо, а вот качественно их сфотографировать невозможно даже аппаратом с мощным телеобъективом. Не будь рядом строгого сопровождающего, разве вспомнил бы я о правилах и грядущем штрафе?

Вскоре после возвращения узнал, что в Нгоронгоро приключилась беда. Обитавших в кратере животных стала косить неизвестная болезнь. От таинственного недуга скончались шесть из 74 львов. Группа специалистов, срочно прибывшая из Кении, ЮАР и США, выяснила, что царь зверей не смог выстоять в поединке с… мухой. Расплодившиеся представители агрессивного вида этих насекомых облепляли грозных хищников и в буквальном смысле высасывали из них кровь. А незадолго до моего приезда в Нгоронгоро разразилась засуха. От недостатка влаги скончались 300 буйволов, две сотни антилоп-гну, десятки зебр. Но падеж парнокопытных большой тревоги не вызвал. В отличие от львов или черных носорогов, которых в кратере остался всего десяток, это виды распространенные.

На следующее утро предстояло отправиться дальше. Рассвет, как и все в Нгоронгоро, оказался великолепным спектаклем. Багровое солнце залило заповедник раскаленным металлом. Нереально яркие чистые краски подняли настроение и весьма кстати. Полторы сотни километров до Серенгети, если и отличались от предыдущего отрезка, то в худшую сторону. На въезде в парк пришлось вновь отсчитывать купюры. Еще 80 долларов за двое суток, не считая гостиницы и прочего.

Пузатый чернокожий служитель в небрежно распахнутом егерском мундире с темными кругами потных подмышек шлепнул штамп, неторопливо почесался и, не глядя, пробурчал:

– Опоздаешь с выездом хоть на пять минут, будешь платить за полные третьи сутки.

– С вашими дорогами и не на пять опоздаешь, – взорвался я. – А если сломался, если проколол ши…

Не говоря ни слова и по-прежнему не глядя в глаза, толстопузый встал и вышел в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен». За стойкой никого не осталось.

– Как вам у нас нравится?

Облаченный в безукоризненно чистую, без морщинки форму швейцар гостиницы «Серонера лодж», возведенной в центре парка, улыбнулся в пол-лица и почтительно отворил дверь.

– Кошмар! – захотелось крикнуть в ответ.

Но вокруг было так уютно, зелено, покойно, из двери так приятно пахнуло долгожданной кондиционированной прохладой, столь вожделенной после изматывающих скачек по острым булыжным бурунам, что, помимо воли, губы сложились в ответную измученную улыбку:

– Все прекрасно.

Так оно и было. После короткого отдыха перспектива вновь садиться за руль уже не представлялась чудовищной. Гидом оказалась миловидная Джейн, которая, в отличие от своего не в меру бдительного коллеги из Нгоронгоро, открывала рот не только для того, чтобы объявить об очередном запрете.

От нее я узнал, что Серенгети на языке масаев означает «бесконечная степь», что, несмотря на название, две трети парка покрыты кустарником или лесом, что на территории парка можно найти не только живых животных, но и ископаемые останки доисторических людей, что лучше всего посещать парк в феврале-марте или в мае-июне, когда там происходят самые волнующие моменты «великой миграции» (подробнее о данном феномене см. в следующей главе). Наконец, что парк не только окупает себя, но и приносит прибыль. Впрочем, об этом я давно догадался сам.

С тех пор как началась борьба немецких путешественников и экологов отца и сына Бернхарда и Михаэля Гржимеков за Серенгети, число животных там возросло многократно, заверила Джейн. В Серонере работает основанный в 1966 году Международный исследовательский институт Серенгети, изучающий уникальную экосистему парка. Продолжает действовать лаборатория имени Михаэля Гржимека, заплатившего за спасение Серенгети жизнью. В 1959 году, за несколько месяцев до 25-летия, Михаэль погиб, когда в управляемый им одномоторный самолетик врезалась птица. Похоронили его на вершине кратера Нгоронгоро, а в 1987 году там же упокоился и отец. На могиле стоит каменная пирамидка с эпитафией: «Он отдал все, что имел, включая жизнь, чтобы сохранить диких животных Африки».