Марлон: Тур 1976-го года проходил по Европе, и потому-то я с ними и уехал на все лето, вплоть до августовского концерта в Небуорте, когда они играли с Lynyrd Skynyrd и 10cc. Меня просили будить Кита, потому что он правда мог начать беситься – не любил, когда его будят. Так что Мик или кто-нибудь подходил ко мне и говорил: нам надо выдвигаться через пару часов, давай-ка сходи разбуди папу. Я единственный мог это сделать без риска, что мне оторвут башку. И я начинал: папа, вставай, тебе надо ехать, собираться, надо успеть на самолет – и он меня слушался. Со мной он был очень мирный. Мы ездили на концерт, а потом возвращались. Я на самом деле не помню никаких особенных вакханалий, правда. У нас был один номер с двумя кроватями. Я будил его и заказывал завтрак прямо к нам. Себе – мороженое или там кусок торта. И официантки часто начинали меня жалеть по-всякому – ах ты мой бедный мальчик, – но я их посылал в жопу. Дико меня доставали. Потом еще я быстро сообразил насчет прихлебателей и всех, кто хотел пробиться к Киту через меня. И так же быстро привык от них избавляться – говорил: слушайте, вы мне здесь не нужны, так что уходите. А Кит мог сказать: эх, мне пора Марлона укладывать, – тоже чтоб очистить территорию. А некоторым девицам или скользким типам я просто говорил: валите отсюда, отец спит, отстаньте от нас, на хуй. С ребенком-то не попререкаешься, поэтому приходилось слушаться.

Я хорошо помню, что Мик на тех гастролях был просто душкой. Мы сидели в Германии, в Гамбурге, Кит спал, и тогда Мик позвал меня к себе в номер. Я никогда не ел гамбургеров, и он мне один заказал. “Ты ни разу не пробовал гамбургер, Марлон? Ты должен попробовать гамбургер в Гамбурге”. И мы сели и вместе поужинали. Он тогда был очень дружелюбный и обаятельный. И с Китом он тоже вел себя ласково. Очень был заботливый, опекал его. Это запомнилось. Это при том, в каком Кит тогда был состоянии.

Кит постоянно мне читал. Мы любили книжки про Тинтина и Астерикса, но он не знал французского, а издания были французские, и он все сочинял от начала до конца. И только через много лет я понял, что, когда мы читали Тинтина, он ни черта не знал, о чем там рассказывалось, – всю дорогу нагло блефовал. Учитывая горы героина и то, как он периодически залипал посреди чтения, – выдающееся достижение, я считаю. Хорошо помню, что у меня были только одни кроссовки и одни брюки на все гастроли, и я заносил их вусмерть.

Еще там были телохранители Боб Бендер и Боб Ковалски – два Боба. Каждый по шесть футов, огроменные мужики, хоть взбирайся на них, как на скалы. Один блондин, другой темный, и когда стояли, то были как два парных упора для книжек. Я с ними играл в шахматы в коридоре, потому что они только этим и занимались: сидели в коридоре и убивали время за шахматами. Классное было развлечение. Вообще вся эта эпопея не оставила каких-то травматических воспоминаний – мне казалось, что здорово мотаться каждый вечер на концерт в новый город. Я иногда не ложился часов до пяти ночи, а потом дрых до трех дня. Это для Кита был нормальный режим.

Про наркотики мне вообще не было интересно. Я считал всех этих людей какими-то дураками, мне казалось полным идиотизмом то, чем они занимаются. Анита рассказывает, что я выкурил кучу косяков на Ямайке, когда мне было четыре или около того, но это вообще очень в духе Аниты, такие истории. Мне была противна вся эта наркотская возня, но я хорошо научился тому, что надо все прибирать, ничего не трогать и ничего не оставлять на виду. Если я замечал эту дрянь, тут же ее припрятывал подальше. И сплошь и рядом бывало, что я беру журнал или книгу, а там насыпаны дорожки кокса, которые тут же разлетаются повсюду. Но Кит особенно не злился из-за этого.

В конце тех гастролей у нас случилась авария – на обратном пути из Небуорта. Это тогда Кита арестовали. Он задремал и впилился в дерево. В машине нас сидело семеро, но никто серьезно не пострадал, потому что, опять к счастью, мы ехали в “бентли”. Тачке, кстати, досталось как следует. Еще лет пять или шесть назад там можно было увидеть кровавый отпечаток моей руки на заднем сиденье. А на приборной доске была вмятина там, где я херакнулся носом. Я почти гордился, что от меня в торпеде вмятина, и потом расстроился, когда машину отремонтировали.