Уильямс больше ничего не говорит, но женщины постепенно подходят все ближе к кровати. Упасть на нее у них не получается: слишком высокая — огромное двуспальное чудовище высотой в три фута, с деревянными столбиками, вырезанными в виде змей. Дизайнер еще спросила: может, лучше полуторную? Но Чейз смерил ее убийственным взглядом и категорически отказался. Двуспальная, и точка.

Но сейчас он не торопится туда. Чейз сидит в углу в кресле с высокой спинкой, положив ногу на ногу. На нем темно-голубой костюм. Эти костюмы, идеально скроенные, появляются в шкафу, будто по волшебству. Рядом с креслом на круглом столике горит латунная лампа, под ней лежат сколотые огромной скрепкой документы с утренней встречи. Не будет он их читать. Чем больше Чейз читает, тем большим невеждой кажется самому себе.

Красотки наконец вскарабкиваются на постель и начинают постанывать и дергаться. Расстегивают лифчики, трясут грудями, залезают друг другу в рот языком. И постоянно оглядываются — ждут приказа. Чейз выключает лампу, теперь его почти не видно. Он хочет смотреть, но не хочет, чтобы смотрели на него.

Где-то он слышал, что президенты быстро старятся. Неожиданно седеют, покрываются морщинами. Похоже на правду. Волосы у него на голове поредели. Кожа покрылась пятнами и похожа на побуревший засохший лист. Мышцы обмякли, живот обрюзг. Теперь, когда Чейз вылезает из душа, он не протирает полотенцем запотевшее зеркало. Потому что не хочет смотреть на свое отвратительное отражение. Ему больше не хватает сил на занятия спортом. Постоянно тянет есть и спать. Как странно, когда-то он ведь был молодым. Малышом, прижимающимся к материнской груди, подростком, бросающим ввысь футбольный мяч, молодым парнем с отменной потенцией. И тот, другой Чейз не исчез бесследно: он по-прежнему прячется где-то внутри, свернувшись маленьким червячком.

Когда-то Уильямс мог сесть за столик в баре, и, если музыкальный автомат играл подходящую песню, девушки с сияющими капельками пота в декольте звали его танцевать. Когда-то, увидев двух красивых женщин, резвящихся на постели, он бы впал в неистовство. Но все это в прошлом. Сейчас ему любопытно, но не более того. Будто во сне. Чейз пытается силой воли заставить кровь прилить к мошонке, он хочет испытать возбуждение. Может, сегодня все будет иначе. Может, сегодня все получится. Ведь эти девицы выполнят любую его прихоть. Ну что же, утешает он себя, пока не случилось ничего плохого. Ничего плохого — это уже хорошо. Каким же он стал жалким. Чейз расстегивает молнию и сжимает пальцами нечто, напоминающее мертвого слизняка. Никакой реакции.

Со стены мрачно таращатся портреты. Он подвел своих предшественников.

— Вы придете к нам? Трахнете нас? — спрашивает блондинка.

Она лежит на спине, раздвинув ноги и сложив руки на промежности.

— День сегодня выдался нелегким.

— Что?

— Идите. Вы обе можете идти. Я устал.

Женщины садятся. Волосы у них спутались, помада на губах размазалась.

Азиатка соскальзывает с кровати и подходит к нему.

— Мы не хотим уходить. Мы хотим сделать вам приятно, — говорит она, протягивая руку.

Чейз инстинктивно шарахается, но позади — спинка кресла.

— Убирайтесь, — отвечает он, застегивая молнию, потом машет дрожащей рукой и прикрывает ладонью глаза. — Оставьте меня!

Как-то Чейз разговаривал с рабочим оружейного завода. Тот рассказал, что за десять лет изготовил около нескольких миллионов пуль. Латунные полоски превращались в капсюли. Сто восемьдесят пять гран. Никелированные, медные. Весь день рабочий простаивал у станка, а вечером смотрел по телевизору новости. Вот полицейский в Арканзасе остановил машину на шоссе, а его пристрелили. Вот маленький мальчик стащил у отца пистолет и, балуясь, пальнул в глаз сестре. Человек жмет на рычаг станка на заводе в Билингсе, а два месяца спустя за три тысячи миль от него кто-то умирает. Одно действие влечет за собой другое.

Подобные примеры встречаются на каждом шагу. Вы поворачиваете не направо, а налево и счастливо избегаете лобового столкновения и неизлечимых повреждений мозга. Подшучиваете над другом, у которого трясутся руки, и он отправляется к врачу, а тот обнаруживает опухоль, которая едва не пошла метастазами. Решаете купить в магазине вина и тянетесь к бутылке «Шираза» одновременно с женщиной, у которой улыбка напоминает лезвие ножа; она рожает вам двоих детей, а потом сбегает с барменом по имени Саса. Если задуматься обо всем этом, вообще расхочется выходить из дома. Один-единственный поступок может вызвать эффект домино и повлиять на всю дальнейшую жизнь.

С неба рушится самолет, нагруженный взрывчаткой си-четыре, а что дальше?

Бонневильская энергоадминистрация (БЭА), которая продает энергию, вырабатываемую Хэнфордским атомным комплексом и тридцати одной федеральной дамбой, внезапно отключается от сети. А она обслуживает Вашингтон, Орегон, Айдахо, западную Монтану и небольшие участки Калифорнии, Невады, Юты, Вайоминга и восточной Монтаны. Услугами БЭА пользуются общественные предприятия, целые районы, некоторые коммерческие предприятия и несколько крупных промышленных компаний, например заводы по производству алюминия. БАЭ не только снабжает энергией весь северо-запад, но и по линиям передачи направляет ее в Канаду, в Калифорнию, на юго-запад США. После взрыва по всей стране наблюдались сбои в электроснабжении, кратковременные и долгие. А потом рухнула вся западная энергосистема. А что дальше? Знаете, что происходит, когда пропадает электричество? Когда резко повышается уровень радиации, а все северное побережье Тихого океана пустеет за несколько дней?

Прекращаются рейсы крупнейших авиакомпаний, и останавливается вся индустрия авиаперевозок.

«Интел» теряет крупнейший завод, на котором производили самое большое в мире количество компьютерных чипов. Результат — кризис на компьютерном рынке.

Закрывается «Костко». На грани закрытия и другие компании и предприятия, ведь им буквально отсекли головы: «Найк», «Коламбия», «Майкрософт», «Старбакс», «Крей компьютерс», «Амазон», «Сейфко», «Пемко», «Нордстрем», «Реи», «Аляска эйрлайнс», «Эм-эс-эн-би-си», «Нинтендо», «Ти-мобайл», «Эдди Бауэр», «Экспедия», «Гринбрир» и «Даймлер тракс».

Раньше порт Сиэтла и отчасти Портленд принимали бульшую часть товаров, ввозимых в США из Азии. Другие гавани не могут их заменить.

Пострадал даже «Фейсбук», ведь в одно мгновение отключился один из их крупнейших центров обработки и хранения данных в Приневилле.

Начинается паника. Из-за паники происходит обвал на бирже. А обвал на бирже влечет за собой всемирный кризис. Поэтому, когда Чейз двадцатого января под завывание вьюги приносит свою присягу, он знает: все это повесят на него. У него практически нет сторонников в конгрессе и среди представителей общественных организаций. Из-за партийных разногласий правительство уже дважды прерывало работу — ничего подобного раньше не бывало.

Чейз тяжело вздыхает. Слишком много всего на него свалилось.

Женщины собирают разбросанную на полу одежду и сердитым шепотом торопят друг друга. Наконец дверь за ними закрывается, и тут Чейз выпрыгивает из кресла. Он сбрасывает на пол лампу, сметает со стола бумаги. Белые листы падают, словно снег. Уильямс сдергивает портреты Джексона и Рузвельта, швыряет их об стену. Один портрет задевает старинный глобус, и холст рвется о железный выступ. Президент сталкивает с кровати подушку, стягивает одеяло. Как же отвратительно, тут повсюду этот поганый запах духов. Он сдергивает с карниза занавески, и лунный свет мигом превращает комнату в подводное царство. Чейз ударяет по стене рукой, чертыхается от боли и сует кулак под мышку. Потом ковыляет в ванную, вытаскивает из шкафчика пузырек с люпексом и яростно откручивает крышку, словно сворачивая шею птице.