— Прямо сейчас едешь в диспансер. Я позвоню главврачу Осееву, чтобы принял тебя вне очереди. Пройти полное обследование. Как хочешь. Пусть по косточке тебя разберут, но мне нужно знать, не упадешь ли ты через месяц на чемпионате СССР. Ты меня понял?

— Да.

Илья снова посмотрел на тренера.

— Что ты на меня постоянно так смотришь? — не выдержал Петр Андреевич. — Ты все время меня разглядываешь, будто впервые видишь! Может… со мной что-то не так? — его голос смягчился. Все-таки он любил Илью и не хотел натравливать на него всех собак.

— Нет… все так… просто иногда мне кажется, что… вы — будто не вы… — Илья пожал плечами.

После долго молчания тренер вдруг сказал:

— А знаешь, я ведь то же самое хотел сказать. Будто бы ты порой явно не ты. Как это объяснить? Не знаю. Соберись, Илюша. Я тебя очень прошу. Потом, после чемпионата мы с тобой разберемся, кто из нас кто. Кто — настоящий, а кто не очень. Ты понимаешь? Постарайся быть настоящим. Сейчас. Здесь.

Илья кивнул.

— И я тоже постараюсь, — сказал тренер, тряхнул его за плечо и вышел из раздевалки.

* * *

— Эй, ты слышишь меня⁈ Андрей, ты где витаешь? — раздался резкий голос над самым его ухом и Шаров вздрогнул. Прямо перед ним стоял высокий человек — он был в темном пальто или плаще, шляпе и лица его почти не было видно, только контуры.

— Андрей? — спросил Шаров. — Я не…

— Ты мне голову не морочь… Я ведь давно уже не мальчик! — голос рубил и отсекал, словно хлыст и каждое слово будто стегало его по щекам и ушам. — Как ты мог так поступить? Нет… я все понимаю, может быть, у тебя там что-то взыграло по молодости, или мы не до конца друг друга поняли… но ведь я на тебя рассчитывал! И ты сказал… ты поклялся! — что не подведешь и все пройдет как надо! Я помню твои слова как сейчас, хоть ты и произнес их четыре года назад!

— Но я не… — попытался вставить Шаров, но мужчина тут же прервал его.

— Я тебе пока не давал слова! Помолчи! Я сейчас не спрашиваю, где ты был — это уже не особенно и важно. Видишь, что творится? Ты видишь⁈ — мужчина посмотрел в мятущееся, изрытое черными тучами небо, прислушался к далекому гулу немецких бомбардировщиков и махнул рукой в сторону застывших трибун: — Но по сравнению с тем, что было тогда — все это… — он усмехнулся, — цветочки! По твоей прихоти я побывал в аду. И понятия не имею, почему еще жив!

Шаров лихорадочно обдумывал свое положение, а также — кем мог быть этот мужчина. Если Андрей Емельянов, его двойник — хотя, как это могло выйти, он ума не мог приложить, то значит сейчас перед ним стоит либо тренер, либо… кто-то из команды. Судя по возрасту — а мужчине по голосу можно было дать лет пятьдесят, скорее — первое.

Он подвел, подставил тренера — на том самом выступлении четырехлетней давности. Тогда понятен гнев этого мужчины. Только вот как его убедить в том, что он совсем не Андрей Емельянов и вообще не имеет отношения к давно прошедшему забегу.

Как сказать, что прямо сейчас в избушке, затерянной где-то в подмосковном лесу, его ждут перепуганные и голодные школьники, которые о Великой отечественной знают лишь из фильмов, учебников истории, да рассказов бабушек и дедушек.

— А теперь говори, если есть что сказать. Я почему-то чувствовал, то ты придешь. Ты ведь знаешь, я живу неподалеку, но давно здесь уже не бывал, не могу находиться в этом месте после всего, что случилось. Завтра добровольцем ухожу на фронт. Решил посмотреть последний раз на стадион, дорожки, которым столько отдано лет. Честно говоря… было страшно. Даже издали, проходя мимо, старался не смотреть в эту сторону. А сегодня вечером будто что-то меня дернуло — я подумал, какая уже разница, его тут все равно не будет. И правда — его тут нет. Зато есть ты.

— Кого? Кого тут нет? — хриплым голосом спросил Шаров, оглянувшись. На стадионе и прилегающей территории и правда никого не было — однако за каждым деревом и кустом ему чудились глаза и странные бесплотные тени. Но все это, конечно же, было обманом зрения — ветки кустов шевелились на ветру, а шелест листьев был похож на сердитый шепот беззубого старика.

ШЕПОТ.

ТЫ ПРОИГРАЕШЬ… ШЬ… ШЬ…

Сколько раз он просыпался в холодном поту от этого леденящего шепота — начиная со школы, и потом пошло-поехало, шепот преследовал его везде и всюду, хотя после армии он научился с ним более-менее сосуществовать.

— Зря ты мне не послушал… — сказал мужчина. — Не нужно было с ним договариваться ни о чем. Ты же… ты был лучшим. У тебя и так бы все было, без этого… Зачем?

Шаров поднялся с мокрой скамьи — мужчина оказался даже чуть выше его роста, но лица его он все равно не разглядел — было слишком темно.

— Тренер… — вдруг вырвалось у Шарова. — Я… ничего не помню. Совсем ничего. Я не помню ни тот день, ни человека, про которого вы говорите, я вообще не знаю, что сделал плохого, чем навредил вам и… что вообще стряслось. Я ничего этого не помню. И я пришел сюда вовсе…

Зачем я пришел сюда? — вдруг подумал Илья. Потому что больше идти было некуда. Он рассчитывал найти здесь ответы. Что-то ему подсказывало, что началось все именно на этом стадионе — тогда еще имени Сталина. Ему казалось, что он даже узнавал и этот павильон, где переодевался сотню раз и бетонные трибуны, и многочисленные скульптуры на дороге, опоясывающей стадион. Но как такое может быть? Давным-давно стадион Локомотив перестроили, он стал современным, с удобными подтрибунными помещениями, отличными раздевалками и, конечно, великолепной беговой дорожкой. Как он выглядел раньше? Шаров был уверен, что ни разу не оглядывался на старые фотографии, которые висели на доске, посвященной прошлому стадиона.

Луна на мгновение выглянула из-за мятущихся туч и лицо мужчины на долю секунды вдруг мелькнуло перед ним. Шаров никогда не был слабонервным и даже наоборот, многие девушки обвиняли его в