– А я буду судомойкой!

– Ну зачем же судомойкой? – возразила Сельвинская. – Может быть, мы буфет организуем, можно в буфете.

– Нет-нет, это я не сумею! Я тут же просчитаюсь…

Быть может, именно об этой мифической «литфондовской» столовой она и говорила потом Сикорской, что собирается там работать. Была Марина Ивановна у Веры Смирновой, возглавлявшей совет эвакуированных, и передала ей заявление:

Но столовая откроется, когда Марины Ивановны давно уже не будет в живых… По воспоминаниям одного писателя – он получил пропуск в эту столовую 24 октября 1941 года.

Петр Андреевич Семынин, член Совета эвакуированных, занимавшийся в этом Совете квартирными делами, не помнил, чтобы на том заседании, где решалась судьба Марины Ивановны, шел разговор о работе: говорилось о прописке, о разрешении жить в Чистополе. Он помнил, что выступил критик Дерман, друг Паустовского, который очень хорошо говорил о Марине Ивановне, о значении ее как поэта. Выступила в поддержку Марины Ивановны и Вера Смирнова. Асеев прислал письмо в поддержку, и его зачитали. И сам Семынин тоже выступил за Марину Ивановну. И только Тренев снова произнес погромную демагогическую речь, упоминая и арестованного мужа, и дочь, и эмигрантское прошлое Цветаевой. Но собрание было на стороне Марины Ивановны, и все было решено голосованием. Положительно!

И есть еще одно очень ценное для нас свидетельство о том чистопольском дне 26 августа – свидетельство, которое должно положить конец всем вымыслам, столь охотно повторяемым, – это дневник Лидии Корнеевны Чуковской.

Она шла по улице, когда к ней подбежала незнакомая девушка, по-видимому дочь кого-то из писателей, и взволнованно сказала, что в помещении парткабинета сейчас решается судьба Цветаевой, решается вопрос о прописке ее в Чистополе, что Цветаева в отчаянии. И девушка умоляла Лидию Корнеевну бежать туда и помочь Цветаевой. Лидия Корнеевна не была ни членом Совета эвакуированных, ни членом Союза писателей, она эвакуировалась как дочь Корнея Чуковского. Но она поспешила в горсовет, хотя и не понимала, чем она может помочь Марине Ивановне, с которой только недавно познакомилась.

В горсовете в коридоре стояла, прижавшись к стене, совершенно серая, еле державшаяся на ногах Марина Ивановна, стояла перед закрытой дверью, на которой было написано: «Парткабинет». За дверью слышались голоса. Пока Лидия Корнеевна успокаивала Марину Ивановну, из комнаты, где шло заседание, вышла Вера Смирнова и сказала Марине Ивановне, что ей незачем волноваться и что все в полном порядке, прописка ей обеспечена, все решено большинством голосов. Она посоветовала пойти сейчас же на улицу Бутлерова, где есть свободные комнаты. Договориться с хозяйкой и снять комнату – председателю горсовета Тверяковой нужно сразу дать адрес, и тогда она тут же пропишет. И еще Смирнова сказала, что на место судомойки в будущей столовой подано много заявлений, но она сделает все, что от нее зависит, чтобы место судомойки было предоставлено Марине Ивановне.

Лидия Корнеевна обратила внимание, что Марина Ивановна вроде бы вовсе и не обрадовалась благополучному исходу дела.

«– И стоит ли искать? Все равно ничего не найду. Лучше уж я сразу отступлюсь и уеду в Елабугу.

– Да нет же! Найти здесь комнату совсем не так уж трудно.

– Все равно. Если и найду комнату, мне не дадут работы. Мне не на что будет жить».

И она даже и не хотела идти искать, но потом согласилась, но только вместе, и они пошли, а по дороге зашли к Татьяне Алексеевне Арбузовой, которая жила в Чистополе со своим больным мужем, кинодраматургом Михаилом Яковлевичем Шнейдером.

Татьяна Алексеевна рассказывала мне, что, когда вошла Марина Ивановна, она мыла пол, и та сказала ей:

– Давайте я домою, я умею это делать!

Татьяна Алексеевна была рада приходу Марины Ивановны, и Марина Ивановна сразу оттаяла, отошла от забот своих, неурядиц, страхов и, попав в привычную стихию, в литературную среду, заговорила о книгах, стихах… А когда Лидия Корнеевна заторопилась домой, к детям, Марина Ивановна попросила ее по дороге отправить телеграмму Муру.

И в дневнике Мура значится, что он ночью получил телеграмму.

Татьяна Алексеевна сразу договорилась с Мариной Ивановной, что та останется у них ночевать, а утром она сама найдет комнату поблизости, она всех тут знает в округе, и Марина Ивановна согласилась и обещала прочесть «Поэму Воздуха». А Лидия Корнеевна обещала принести последние стихи Пастернака. Но когда она пришла, Марины Ивановны не было! Выяснилось, что она вдруг вспомнила, что ей необходимо кого-то повидать в общежитии, и ушла, пообещав обязательно вернуться. И не вернулась. Ее ждали допоздна.

Утром Лидия Корнеевна пошла узнать, где Марина Ивановна, и встретилась с Валерией Владимировной Навашиной, та как раз и шла к ней – сообщить, что Марина Ивановна решила рано утром уехать в Елабугу за сыном, привезти его и уже вместе с ним искать комнату.

Но почему Марина Ивановна не вернулась к Татьяне Алексеевне? Заговорилась с теми, к кому шла. Стала читать стихи и в последний раз взбиралась на свои Эвересты, и было уже поздно, темно. Или просто сил не хватило, вымоталась за день…

Три дня провела Марина Ивановна в Чистополе – 25-е, 26-е, 27-е. А ночей? Сколько ночей? Когда пришел пароход из Елабуги? Может быть, так поздно, что пришлось на пристани ждать рассвета. Или все же к кому-то пошла ночевать? Тогда три ночи… Две ночи, где она ночевала, нам известно. Одну – у Валерии Владимировны Навашиной, как сообщила Чуковская; другую – у Жанны Гаузнер, дочери Веры Инбер. С Жанной Марина Ивановна могла быть знакома и по Парижу, где Жанна жила одно время. Но она давно умерла, и Инбер умерла… И узнала я об этой ночевке, когда моя книга была уже опубликована, мне сообщила об этом писательница Наташа Соколова, мы вместе учились в Литинституте. Она очень сожалела, что так и не встретилась с Мариной Ивановной в Чистополе, ибо лежала в то время с маленьким сыном в больнице. И ей рассказали потом ее мать Надежда Германовна Типот и Жанна, как уже совсем поздно вечером к ним в общежитие, где они вместе ютились, зашла Марина Ивановна, очень измученная. Она жаловалась, что у нее болят ноги. Надежда Германовна согрела воду на керосинке, и Марина Ивановна, сидя на скамеечке и низко опустив голову, долго держала ноги в тазу, а Надежда Германовна подливала погорячей. Наташина железная койка с тощим казенным матрасом пустовала. Марине Ивановне предложили остаться ночевать. И она осталась.

…На пристани Марина Ивановна встретила Лизу Лойтер. Была такая пианистка, музыковед, тогда жена поэта Ильи Френкеля. Она работала в Чистополе в детском интернате, где у нее находилась дочь. Марина Ивановна подошла к Лизе, когда та стояла в очереди в кассу, и попросила купить билет.

– Я вижу, вы интеллигентный человек, пожалуйста, не откажите купить мне билет до Елабуги, здесь столько пьяных, а я очень боюсь пьяных…