После разговора с Асеевым Флора пришла в интернат, где ее уже ждала Марина Ивановна. Они договорились встретиться, когда та приедет из Елабуги. Флора предложила ей пока пожить у себя, но Марина Ивановна сказала, что ее ждет сын, она боится оставлять его надолго.

Когда Флора пришла за ответом к Асееву, тот сказал: “Постановили, что Цветаева должна жить там, куда ее направил Союз. Я ничего сделать не мог”, – и развел руками.

В назначенный день из Елабуги приехала Марина Ивановна, и, когда Флора ей все рассказала, у Марины Ивановны было такое отчаяние в глазах, что вынести ее взгляд было невозможно, и Флора чуть не расплакалась. Она пыталась успокоить Марину Ивановну, говоря, что не все еще потеряно, что можно написать в Москву, но та только безнадежно махнула рукой и ушла.

Флора так расстроилась, что опять не спросила, где Марина Ивановна остановилась».

Вот и весь рассказ Флоры. В нем не все точно. Во-первых, Марина Ивановна в Чистополе была всего один раз и не ездила в Елабугу и обратно, а во-вторых, Марина Ивановна была в дружеских отношениях с Асеевым и, приехав в Чистополь, сама могла к нему обратиться, что, между прочим, и сделала. Она пришла к нему, и это подтвердила мне Оксана.

Но Флора действительно была у Асеева с просьбой о прописке Марины Ивановны в своей комнате, об этом я слышала от многих, кто жил в то время в Чистополе. И Асеев действительно поставил вопрос о прописке Марины Ивановны на правлении Союза.

В Чистополе был как бы филиал Московского отделения Союза писателей, так называемый президиум Союза, или правление Союза, возглавляемое в те дни Треневым, Асеевым и еще кем-то.

Был и Совет эвакуированных – выборная организация, которая помогала писателям в их устройстве. В этот Совет входили поэт Петр Семынин, критик Вера Смирнова и другие. Был еще и Совет жен писателей, и Совет этот возглавляла жена Фадеева, молодая тогда еще актриса МХАТа Ангелина Степанова.

Фактически существовало как бы самоуправление писателей, и местные власти никаких препятствий им ни в чем не чинили и во всем шли навстречу. И если президиум или Совет решал, что того или иного писателя надо прописать в Чистополе, то горсовет тут же прописывал, тем более что председателем горсовета, по словам всех, была хорошая, добрая женщина.

На том заседании президиума, где решался вопрос о прописке Марины Ивановны, выступил против нее Тренев, драматург, тоже, как и Асеев, сталинский лауреат, орденоносец, автор пьесы «Любовь Яровая». Тренев произнес, говорят, погромную речь: Цветаева эмигрантка, муж ее был белогвардейцем, и ей не место в среде советских писателей.

Таким образом, еще до приезда Марины Ивановны в Чистополь ей было отказано в праве проживать там, и Флора Лейтес после разговора с Асеевым собиралась послать ей об этом телеграмму в Елабугу. Но на почте она встретилась с Лидией Корнеевной Чуковской, которая и там, в Чистополе, вела свой дневник. Услышав от Флоры о содержании телеграммы, Лидия Корнеевна посоветовала не сообщать об отказе, вот почему Марина Ивановна и не получила ответа от Флоры.

Но, приехав в Чистополь, Марина Ивановна могла прежде всего разыскать Флору, чтобы выяснить, что произошло и почему та ей ничего не ответила. Их встреча действительно могла произойти в вестибюле интерната, так запомнившегося Флоре. И когда Флора сказала Марине Ивановне, что ей отказано в прописке, то у той могло быть такое отчаяние в глазах, что Флоре трудно было вынести ее взгляд.

Память, увы, несовершенный аппарат и часто, воспроизводя пережитое, помимо нашей воли искажает схему событий, выхватывая из запасника не те декорации, а из забитых до отказа кладовых – обветшавшую бутафорию не тех дней, и заставляет нас уверовать, что было именно так, как представляется теперь, а не так, как было на самом деле! И только документы и записи, сделанные в те, давно погребенные дни, могут помочь восстановить подлинную картину. Потому-то мне и пришлось, насколько это было возможно, уточнить рассказ Флоры. И потом, Флора еще смолоду была очень милой выдумщицей, фантазеркой, и ей могло вообразиться, что именно такой вариант знакомства с Мариной Ивановной в вестибюле интерната более, так сказать, «литературен»! А может быть, она и вправду забыла про пароход, про телеграмму, которую не послала. Когда я с ней встретилась, она была уже больна…

Марина Ивановна уехала из Елабуги 24 августа в 2 часа дня; стало быть, где-то к ночи или на рассвете – колесные пароходы тащились медленно – она прибыла уже в Чистополь и находилась там 25-го и 26-го, а 27-го отбыла обратно. Нет точных сведений, когда уходили пароходы из Чистополя на Елабугу.

За те дни в Чистополе она успела со многими встретиться, ко многим зайти, Чистополь не так уж велик, чуть побольше Елабуги, и все, хотели того или не хотели, но сталкивались друг с другом на пятачке в центре города, где размещались учреждения и магазины. К сожалению, о пребывании Марины Ивановны в Чистополе нам столь же мало известно, как и об ее елабужских днях, ибо почти всех, с кем она виделась там, уже нет в живых.

Раза два-три Марина Ивановна заходила к Берте Горелик, вернее к Елизавете Эмильевне Бредель, с которой Берта жила в одной комнате. Берте не удалось вернуться в Москву: вышло постановление, что с маленькими детьми въезд в Москву запрещен, ей пришлось задержаться в Чистополе и работать в больнице. Марина Ивановна спрашивала Берту, поможет ли она ей устроиться сиделкой или санитаркой, если ей разрешат прописку в Чистополе. Берта понимала, что ни сиделкой, ни санитаркой с нервами Марины Ивановны нельзя работать, но говорила, что работа для нее может найтись. Марина Ивановна показала Берте целый ворох французской шерсти, которую она привезла с собой, и сказала, что ей нужны 150 рублей. Берта уверила ее, что шерсть стоит гораздо дороже, а 150 рублей она ей может дать, и, когда найдется покупатель на шерсть, Марина Ивановна вернет ей деньги. Но та отказалась брать в долг. С Бредель Марина Ивановна опять говорила по-немецки, как и на пароходе, и это тревожило Берту: она боялась, что хозяйка, узнав, что Бредель немка, прогонит их с квартиры: муж ее был убит немцами в первые же дни войны. И когда хозяйка спросила Берту: «Они что, из жидов будут?» – про Марину Ивановну и Бредель, то Берта поспешила ответить: «Да, да, из жидов!» А их просила говорить по-русски. Но ни о каких делах Марины Ивановны в Чистополе, ни о ее хлопотах Берта не помнит, да, может быть, при ней и разговоров на эту тему не было, она ведь целый день проводила в больнице, домой только забегала и видела Марину Ивановну мельком.

Была Марина Ивановна и у Асеева. На заседание Совета эвакуированных, куда она, приехав в Чистополь, обратилась за помощью и где снова решался вопрос о ее прописке, он не пришел, но прислал письмо, в котором поддержал ее.

Встретилась Марина Ивановна и с Алперс. Та рассказывала, что стояли они, несколько жен писателей, в том числе Сельвинская и Санникова[128], на улице вечером и обсуждали, как им лучше организовать на общественных началах столовую для писателей и их семейств. Быт в Чистополе был трудный, продукты на базаре дороги, и столовая могла бы облегчить жизнь. А те же продукты, закупленные оптом, могли бы обходиться дешевле. Жены писателей решили по очереди готовить, подавать, убирать в столовой. Требовалось только помещение и разрешение горисполкома. В эту их затею Алперс и посвятила проходившую мимо Марину Ивановну. Та живо заинтересовалась столовой и сказала: