чем с нами? – закричала Лили, и Агнес вздрогнула. – Ты думаешь, кто-то придет к нему там среди ночи, если ему приснится кошмар? А есть ли там кто-то, кто будет читать ему вслух, если он не сможет заснуть? Кто-то, кто станет носиться с ним по гостиной? Играть в паровозики? – Ее голос сорвался. Паника, накатившая, как волна, не давала дышать полной грудью. – Мне нужно к нему, – крикнула она, срываясь с места. – Я должна поговорить с отцом, я не верю, что он в самом деле мог принять такое решение.

– Но, Лили, мы не знаем, куда они поехали! – воскликнула Агнес.

Однако Лили уже мчалась вниз по лестнице, и через пару мгновений рывком распахнула дверь в кабинет отца. Вне себя от ярости она схватила стопку бумаг, лежавших на письменном столе, и, перебирая их, швыряла на пол одну за другой, после чего принялась за ящики и шкафы.

– Где-то здесь, точно знаю! – кричала она, сметая на ковер стопку книг. – Он наверняка оставил адрес!

– Лили, что ты делаешь? – Агнес, которая вошла в кабинет вслед за девушкой испуганно бросилась к ней, но та одним резким движением отстранила ее от себя.

– Значит, у него в комнате! – вдруг воскликнула Лили и выбежала в холл.

Подгоняемая гневом, она взлетела по лестнице. Но когда, оказавшись у двери в комнату Франца, она изо всех сил дернула ручку, та вдруг не поддалась. Комната была заперта. Окончательно выйдя из себя, Лили колотила в дверь ногами и кулаками, снова и снова дергала ручку, а когда это не дало никакого эффекта, с отчаянным криком всем телом бросилась на дверь. В конце концов девушка сдалась и опустилась на пол, сотрясаясь от рыданий.

Агнес и Герта, поднявшиеся наверх вслед за Лили, подняли ее и отвели в комнату. Агнес переодела ее в ночную рубашку, а Герта, которая тоже по-прежнему плакала, дала ей выпить две ложки горькой настойки. Лили не чувствовала ничего, кроме боли, которая, казалось, пронзала каждую клеточку ее тела. Тем не менее она послушно легла на кровать и почти сразу свернулась клубочком, впадая в темное забытье.

* * *

Много часов спустя Лили проснулась, как от толчка. На улице было светло, сквозь шторы в комнату проникали солнечные лучи. Она протерла глаза и села, все еще толком не понимая, где она и что происходит.

– Всего лишь сон? – прошептала она.

Но тут в кресле у изножья кровати она увидела Герту. Кухарка крепко спала, закрыв лицо руками, на испещренном морщинами лице застыло озабоченное выражение. Она по-прежнему была в одежде, которую надевала при господах, и Лили подумала, что она, должно быть, пробыла здесь всю ночь. Когда она сделала движение, чтобы встать, Герта проснулась и резко выпрямилась.

– Лили. – Она робко улыбнулась. – Как ты, деточка?

Лили не ответила.

– Они вернулись? – спросила она, но Герта покачала головой.

– Прибудут в течение дня, а может статься, что и завтра, – тихо пояснила она. – Лежи, я принесу тебе что-нибудь поесть.

– Я не хочу есть.

Она чувствовала себя совершенно разбитой, все тело ломило – ныла каждая косточка.

– Тебе нездоровится? – Герта озабоченно придвинулась к ней и потрогала лоб. – Боже правый, ты вся горишь! – воскликнула она. – Я сейчас же пошлю Зеду в аптеку, а потом сварю бульон. На сегодня у тебя строгий постельный режим. Не прошло даром вчерашнее-то потрясение, – пробормотала она себе под нос, накрывая Лили одеялом.

Лили беспомощно откинулась на подушки. Она чувствовала ужасную слабость, болело все – глаза, голова. Но самой сильной была боль в груди, из которой словно вырвали сердце. Она не могла поверить, что брата увезли. Ей было невыносимо даже помыслить о том, как он, должно быть, напуган сейчас, вдали от дома. Раньше его даже из комнаты не всегда выпускали, а теперь он один – в незнакомом месте, среди чужих людей.

– Кстати, тебя ждет письмо от матери, – тихо сказала Герта, уже в дверях, и указала на конверт, лежавший на прикроватной тумбочке. Лили тут же вскочила. Только сейчас она заметила запечатанное письмо с почерком матери на конверте. Она проворно надорвала бумагу и пробежала глазами несколько строчек, что отправила мать.

Дорогая Лили,

У меня все просто чудесно! Расслабляться не приходится – вокруг много детей, жизнь так и кипит. Сегодня после чая идем в лес по орехи, а на ужин обещали вишневый суп… Жаль, что с нами не было Михеля, как бы я хотела, чтобы и он мог вот так же играть и веселиться в окружении других детей!

Вчера побывали в Шарбойце, сходили на озеро и в лес, потом пообедали – и снова на пляж. Здесь намного лучше, чем в Травемюнде, Альфреду следовало бы построить здесь гостевой домик…

Лили уронила листок. Конечно, Зильта ни о чем не знала. Но до чего же ужасно – мама, спокойная и счастливая, писала о вишневом супе, пока дома происходило такое… «О, мама, – подумала она в отчаянии. – Если бы ты знала, что они сделали с Михелем…»

Она почувствовала, как на глаза вновь наворачиваются слезы и подумала, что никогда больше не сможет быть счастливой. Сердито комкая письмо, она прошептала:

– Я заберу тебя, Михель. Чего бы мне это не стоило, я вытащу тебя оттуда, обещаю!

* * *

Болезнь оказалась настолько серьезной, что Лили не узнавала ни отца, ни Франца, которые вернулись на следующий день. Мечась в лихорадке, она бредила и один раз даже метнулась к окну в отчаянной попытке сбежать из дома. После того, как кризис миновал, она целую неделю была так слаба, что не могла даже сидеть. Отец каждый день дежурил у ее постели, но она не могла ни говорить с ним, ни даже смотреть на него.

Лишь однажды, когда она только очнулась, а он сидел рядом, измученно глядя на нее, она спросила его срывающимся голосом:

– Зачем?

С глазами, полными слез, он покачал головой:

– По-другому было нельзя, Лили, – тихо сказал он, а потом еще долго пытался что-то ей втолковать. Говорил о судоходной компании, об инвесторах и сорвавшихся сделках, о репутации семьи, но она уже не слушала. Ничто из этого не объясняло, почему он отдал своего сына чужим людям.

К ней заходил и Франц, но она сразу же выгнала его из комнаты, крича, что никогда больше не станет с ним разговаривать. Она прекрасно знала, что именно он подтолкнул отца к этому решению – сам Альфред никогда бы так не поступил.

Они долго не могли решиться рассказать обо всем Зильте. Но в какой-то момент Альфред