не осталась без гроша. Но ты должна понимать, что у нас просто нет выбора!

– Но ты хотя бы выслушал ее? Ты знаешь, как это произошло? Что она сказала? – в отчаянии воскликнула Лили.

– Разумеется, я говорил с ней! Дело улажено, и тебе больше не о чем здесь беспокоиться.

Что-то не сходилось. Наблюдая за отцом, она уловила в его поведении некую странность. И вдруг ее осенила ужасная мысль:

– Это же не… – прошептала она. – Это не может быть… Франц?

Отец опустил глаза, подтверждая ее худшие опасения.

– Только не вздумай сказать об этом матери! – отрезал он.

– Но… – начала Лили, но отец резко стукнул ладонью по столу.

– Довольно! В этом вопросе я не потерплю возражений, ясно? Зильта и так больна, она в последнее время сама не своя…

– …с тех пор, как ты отнял у нее сына, – холодно сказала Лили, и отец замолчал, словно его ударили под дых.

– Отдать Михеля в приют было моим самым трудным решением, и тебе это известно, – тихо сказал он. – Состояние твоей матери очень нестабильно. Если она узнает об этом… Я даже представить себе не могу, что с ней будет! Если тебя хоть сколько-нибудь заботит ее здоровье, обещай мне, что ничего ей не скажешь! – потребовал он.

Лили, не веря своим ушам, посмотрела на него.

– Но это ее внук, – прошептала она. – И твой внук.

Отец покачал головой.

– Это бастард, Лили. Что же ты думаешь – что мы женим твоего брата на горничной? То, что случилось, прискорбно, но это не редкость и мы все уладим. Разумеется, ребенок не будет ни в чем нуждаться. Но в этой семье ему не место. И это мое последнее слово.

Лили сидела, словно оглушенная. Сначала ее бабушка, потом Михель, теперь Зеда. «Что же с нами случилось?» – в отчаянии размышляла она. Было ужасно жаль, что она даже не могла проститься с девушкой, ставшей ей подругой, что она не знала, каково ей теперь и где ее искать. Ей захотелось встать и побежать к матери. Но она знала, что отец скорее всего был прав: Зильта этого не переживет.

Альфред откашлялся.

– Хорошо, что ты здесь. Я давно хотел тебе кое-что сказать.

Лили насторожилась. Неужели произошло что-то еще? Внимательно глядя на отца, она вдруг заметила, насколько поседели его волосы. Некогда роскошная борода, которой он так гордился, теперь казалась редкой.

Отец снова глубоко вздохнул.

– Лили, мне жаль сообщать тебе об этом. Но после каникул ты не вернешься в институт.

У Лили зазвенело в ушах.

– Что? – пролепетала она. – Но почему? Я ничего не сделала…

Отец кивнул.

– Да, в последние несколько недель твое поведение было безупречным. Но из-за твоих речей за ужином с Веберами мы потеряли крупного инвестора калькуттской линии.

Глаза Лили расширились. Она перестала что-либо понимать.

– Что, прости? – прошептала она. – Только потому, что я…

Отец утомленно поднял руку.

– Не только поэтому, конечно, там была цепь неудачно сложившихся обстоятельств. Но такие воззрения поколебали его доверие к нашей семье. Потом умер Боргер, наш самый важный инвестор. И тут Вебер узнал о Михеле – скорее всего, от молодой пары, которая привезла вас домой. Конечно, такое происшествие не могло обойтись без последствий! – Он устало потер лицо. – Кроме того, какое-то время назад Генри выразил обеспокоенность твоим поведением.

Лили ахнула от возмущения. Генри тайно разговаривал с ее отцом?

– Он считает, что образование отравляет твой ясный разум опасными идеями. Мы должны сделать выводы, Лили. Я знаю, что ты не желаешь об этом слышать, но в этом доме принято думать о том, как то или иное твое решение отразится на благополучии семьи.

– Скажи лучше, на благополучии судоходной компании! – вырвалось у Лили

– Это одно и то же, – холодно возразил отец. – Мы с Генри уже обсудили этот вопрос, он согласен со мной. Больше здесь не о чем говорить. Придется тебе это принять.

По его замкнутому лицу и по тому, как дрогнула его борода, Лили поняла, что разговаривать с ним бессмысленно. Она молча кивнула, бледнея, и вышла из кабинета.

Как только дверь за нею захлопнулась, девушка побежала в гостиную. Теперь у нее больше не оставалось другого выхода. Она должна поговорить с матерью.

* * *

– Ты знала? – изумленно ахнула она, недоверчиво глядя на Зильту. – Знала и ничего мне не сказала?

Зильта лежала на диване. Сегодня она переоделась к выходу, что было хорошим знаком, но Лили еще с порога заметила, что мать снова находилась в полусне. Рядом лежало рукоделие, к которому она не прикасалась уже пару недель.

Так же, как перед этим отец, Зильта избегала ее взгляда.

– Зеда подошла ко мне с этим еще на прошлой неделе. Твой отец прав, Лили. Мы не могли ее оставить.

Лили покачала головой.

– Но ведь это твой внук! – выпалила она.

Зильта едва заметно кивнула, и на мгновение ее лицо смягчилось. Но затем, вновь овладев собой, она ответила:

– Этот ребенок никогда не станет мне законным внуком. Как Михель не смог стать законным сыном.

– Как ты можешь так говорить? – Лили потрясенно покачала головой.

– Ты знаешь, что я имею в виду. – Зильта утомленно прикрыла глаза. – Здесь я бессильна.

– Но это неправда! – воскликнула Лили. Внезапно она увидела слезу, что катилась по щеке матери. Руки Зильты дрожали. – Мне теперь нельзя ходить на курсы, – прошептала Лили. – Папа поговорил с Генри, и они совместно приняли это решение.

– И об этом я знаю, – тихо сказала Зильта. – Может быть, так будет лучше. – Ее глаза по-прежнему были закрыты.

Какое-то время Лили смотрела на мать. На нежные руки, так напоминающие ее собственные, на мягко изогнутые губы. Она ждала, пока Зильта откроет глаза и посмотрит на нее. Но внезапно она поняла, что этого не произойдет, и с тяжелым сердцем вышла из ее покоев.

В своей комнате Лили рухнула на кровать и окинула взглядом остатки своей прежней жизни. Она просидела там не один час. А потом встала и, словно в трансе, начала собираться. Она не знала, что ей понадобится, и у нее не было сил об этом думать. Немного одежды, пальто, туфли, несколько книг и маленькая деревянная фигурка, которую ей подарил Йо.

Корсеты она оставила в шкафу.

Уложив вещи, она засунула сумку под кровать и позвонила, чтобы пришла Лиза, которая теперь помогала ей готовиться ко сну. Расчесывая волосы Лили, горничная плакала о потерянной подруге, и девушка даже не могла ее утешить. Внутри нее была только ревущая, всепоглощающая пустота.

Вновь оставшись одна, она написала несколько писем: сначала матери, потом – Генри, и