– Хорошо. Да, я…

Я готов уступить, поехать с Эммой, куда пожелает. Может, так, ― не найдя Амбера в роще, ― она поймет, что нуждается во врачебной помощи. Я произношу одно слово согласия, второе, но третье поднимается спазмом болезненной рвоты. Оно не дается. Я закрываю глаза.

Тело меня все-таки предало.

***

– Мильтон…

Гнилая горячка ― так некогда звали тиф. Во сне знакомый голос тоже прорывается из гнили, из липко сковавшей темноты. У гнили много ликов: раскаленный обруч вокруг головы, колючий песок под веками, бурлящее пламенем нутро. Даже в забытье я понимаю: острая форма, быстротекущая. Раз дошло до сыпи, уже разгар. Закономерно: погруженный в чужую болезнь, я подставил собственной спину, а теперь плачу. Дороже, чем те, кто начал лечиться в первые дни.

– Потерпи. Держись.

Темнота сжимает мою руку, у темноты голос Амбера. Он рядом, вторая его ладонь ложится мне на лоб. Здесь же, подле меня, кто-то ― не он ― сдавленно плачет:

– Я не хотела, я не думала… Эйриш, я…

Имя. Неправильное. Почему?..

– Проклятье, посмотри на него! Почему ты не спросила меня, почему?! Кто просил его тащить?

Девушка снова всхлипывает, снова шепчет, и взывает она теперь ко мне:

– Доктор… доктор, милый, я умоляю, доктор… очнитесь…

Я ее узнаю. Тяну руку, пытаюсь коснуться лица. Малышка не должна плакать, она и так пролила слишком много слез из-за куда больших бед, чем моя неосмотрительность.

– Эмма. Не надо…

Я не нахожу ее, но слышу:

– Он дышит, Амбер! Дышит!

Я не понимаю, справа ли она, слева, а может, моя голова покоится на ее коленях. Но голоса ― ее и Амбера ― обволакивают, коконом охраняют от гнилой мглы, и я мучительно растягиваю в улыбке губы, хоть как-то показывая, что благодарен. Может, Эмма безумна. Может, безумен и Амбер. Но скорее всего, оба просто мерещатся мне, как последнее, за что цепляется гаснущий ум.

– …попытаюсь, ― различаю обрывок фразы. ― Я не знаю этой грани дара, но отец лечил больных. Может, смогу и я.

– Твои раны…

– Незачем беречь магию, я и так здесь слишком долго. Они откроются скоро, Эмма, совсем скоро. Пахнет кровью.

– Но…

– Вы должны быть готовы. И целы, оба. Мне еще хватит сил. Вот… помолчи.

Эмма не отвечает. Эмма исчезла, я слышу только ее всхлипы. Потом она начинает молиться, но и молитва ― просто поток, журчащий и несущий меня все быстрее. Все туже обруч вокруг черепа. Тысячи игл в мышцах. Вскипает гнилая кровь…

– Мильтон. ― Амбер зовет вновь, ладонь его ложится на мои ребра. ― Мильтон, говори со мной. Мне нужен твой голос. Нужна дорога к твоей душе. Знаешь, я ведь ничего бы не сумел без тебя, ничего…

Голос дрожит, как дрожал в последний раз в горящем лагере в Луизиане. Вспоминаю: серая форма, удар клинка, кровавый полумесяц. Тогда Амбер спас меня, тогда смог, тогда все решила его безумная мальчишеская храбрость. Но что он может теперь?

– У меня тиф, ― хриплю, зачем-то опять силюсь улыбнуться. ― И я с ним, видимо, не справлюсь. Сам виноват. Прости.

– Справишься. ― Ладонь теплеет, почти жжется. ― Обязательно справишься. А потом отправишься в путешествие, самое удивительное, о каком мог мечтать. Ах да, ты же вообще ни о чем не мечтаешь, ты зануда! Но Мильтон, там зеленое небо…

– Небо синее, это обосновано наукой. ― Невольно я смеюсь и тут же захожусь кашлем.

– Здесь.

– А есть другие места? Где-то, кроме твоей бедовой головы?..

Тьма вспыхивает. Ее пронизывает золото тут же померкших глаз. Странные глаза; я быстро привык к ним, мало гадал, откуда этот цвет. Такого почти не бывает у людей. Это тоже ― научный факт. Но…

– Мильтон. Вспомни сказку. Вспомни ее…

«…и узнай меня».

Он не произносит этого. Клянусь. Но я слышу.

Луизиана, осень 1863 года

Слушайте меня, эй, ребятки, садитесь ближе к нашему огню и слушайте. Что вы смотрите, что прячетесь друг за другом? Думаете, солдаты не рассказывают темнокожим детям сказки, даже солдаты славного Севера? Ничего вы не знаете о солдатах, ничего. Да и о Севере. Но скоро узнаете, ведь вы теперь ― как и мамы, папы, ― свободные люди. Такие же свободные, как все. Какими создал Господь.

А что вы знаете о свободе, вы, белозубые и босые? Что она пахнет порохом? Что стучит копытами коней ваших удирающих хозяев? Что поет гимны отважного Союза? Идите сюда, попробуйте ее, ведь у нас есть кофе, хлеб, немного шоколада. Плевать, что те, кто владел вами, спалили красивый дом, где мы могли бы заночевать. Плевать, что выкорчевали половину фруктового сада, а другую половину оборвали, отравили и скормили скоту, отчего он весь передох. Плевать, что все это ― только чтобы ничего не взяли мы. У нас своя свобода, свои руки, чтобы трудиться. Выращивать, ухаживать, кормить. И сражаться. Но сегодня мирный вечер, поэтому… ну вот, все сели? Мильтон, старый сыч, и ты среди сорванцов? Ну сиди. Эй, ребята, этот усатый джентльмен сегодня резал людей. И вчера резал людей! И каждый день режет людей, и вас может зарезать! Что, испугались? А ну не убегать! Он ― доктор. И если он режет кого-то, тот потом точно не умрет. Поняли? То-то же!

Моя сказка будет странная, и будет она о мальчике, который никогда не был никому нужен. Трудно таким мальчикам живется, но где-нибудь, когда-нибудь они обязательно рождаются. Девочки? Да, и девочки тоже. Но девочка хотя бы может поскорее найти себе хорошего мужчину, которому станет нужна. А мальчику труднее.

Так вот, дети, тот мальчик был особенный: отец у него был король, а мама… не было мамы вовсе. Отец мальчика не любил, потому что тот королем становиться не хотел, ему больше нравилось веселить народ, а не командовать. Мальчик все время сбегал, его все время ловили, и однажды отец сказал ему: «Если не перестанешь убегать, я убью всех друзей, с которыми ты играешь!» Мальчик ответил: «Но они ― твои подданные!». Отец только рассмеялся злым смехом. Когда мальчик убежал в следующий раз, отец убил первого его друга. И второго. И третьего. И так было раз за разом, пока не остался последний, самый старый друг. Отец мальчика пришел к тому другу… а тот взял ― и сам его убил. Рукой его были боги. Они не прощают неволящих и подлых.

Мальчик остался без отца. Сиротой. Вот только из-за того, что он обрадовался, из-за того, что не надел корону, из-за того, что станцевал на отцовых костях, на него обрушилось страшное проклятье. Обрушилось ― и заперло в каменный гроб. На веки вечные! Вот так!

Что вы плачете, что закрываете глаза? Это ― только полсказки.