Он произносит мое имя в третий раз ― мягче. Голос вдруг надламывается, злая линия губ становится горькой. Наши взгляды встречаются, и что-то заставляет меня перестать давиться криком. Он отстраняется. Я могу звать кого угодно, сколько угодно, могу бежать.

Но не зову и не смею двинуться с места.

– Что тебе нужно?

«Отпусти Сэма. Сгинь. Я приду убить тебя. Мы придем». Это рвется следом, но я молчу, жду, не отводя глаз, наблюдаю, как судороги пробегают по лицу напротив. Ему тяжело в чужом теле. Тяжело даже держать голову ровно, не роняя к груди. Тяжело дышать, судя по протяжным хрипам. Сэм ― где-то там, за этой темной душой ― сопротивляется. Не потому ли то сжимаются, то разжимаются кулаки со вспухшими жилами? Не потому ли дрожит челюсть, точно у говорящей куклы из тех, какими странствующие артисты тешат публику?

– Вы должны торопиться, ― слетает наконец с еще больше посиневших губ.

И я сама зажимаю рот дрожащей рукой, подаюсь ближе.

– Воскрешение ждет вас.

– Я не понимаю…

– Не лги. Ты знаешь… секрет Саркофага. Я… тоже.

Он говорит с тяжелыми паузами, а, замолчав, вдруг улыбается. Так, будто происходящее начинает его забавлять, так, будто сообщил мне лучшие известия на свете. Впрочем, это ведь не улыбка, скорее гримаса. Глаза полны только мук.

– Не бойся. Не… сейчас. ― Скрюченная кисть тянется навстречу, а губы шепчут то, что мой рассудок в ужасе отбрасывает: ― Ради Джейн…

Чтобы не кричать, я кусаю ребро собственной ладони. Отступаю на пару нетвердых шагов, падаю, не чувствую, как ушибаюсь. Из-за решетки на меня по-прежнему жадно, с невыносимой тоской глядят недвижные глаза.

– Ради Джейн? Что?..

Я не жду ответа, не желаю его. Все мысли сжались до одной: Мэчитехьо узнал о плане, откуда-то узнал, и обреченность приходит приступом дурноты. Если знает, значит, ждет на любом витке душных зеленых троп. Встретит ― такой же ужасный, каким был в Лощине. Вера, что хоть какое-то время нашему отряду из трех жертвенных овец удастся остаться незамеченным и, возможно, спасти льва, готового защитить нас, окончательно растаяла. И Злое Сердце смеется: «Ради Джейн»… Конечно, ради Джейн: чтобы мы воссоединились, чтобы на оровиллском кладбище появилась могила и с моим именем. Такая же пустая, ведь от моего тела не останется ничего, что удастся похоронить. Никто не вернет его родителям, змеи едят быстрее. О чем я думала, баюкая помыслы о мести? Как бы убила вождя? Я не могу даже перекреститься, я просто сжимаюсь, отползаю и вою, оплакивая и себя, и все, на что решилась. Господи, помоги. Господи, за что…

– Ради Джейн. ― Звучит в раскалывающейся голове. ― Ее можно спасти, Эмма, она может жить. «То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит Марфе: отнимите камень…»

Отнимите камень.

Приподнимаюсь, глотая слезы. Сэм ― Мэчитехьо ― опять силится улыбнуться. Ноги подламываются, он падает на колени и сгибается пополам. Не кричит, но я уже видела однажды, как впиваются в волосы эти пальцы. Я знаю, что происходит. Когда Сэм поднимает голову, его глаза серые.

– Эмма? Ты плачешь? Господи, я что… ударил тебя?

Я лишился чувств…

Я все еще на полу, трясусь, так же как трясется он, весь устремившийся ко мне и прильнувший к решетке. Злоба вдруг пронзает, вспарывает когтями, силится впиться в душу крепче. Вождь что-то говорил о моей Джейн, что-то очень, очень важное. Но не успел сказать, потому что этот юноша, юноша, который и так уже сломал нашу жизнь своим появлением, помешал. Помешал, а теперь так нежно, с такой тревогой глядит на меня. Не догадывается, что только что сломал что-то еще. Ненавижу. Ненавижу. Не…

– Эмма, прошу, ответь…

Да что со мной?

– Все в порядке.

Удается разомкнуть губы, подняться и отряхнуть платье. Я даже нахожу мужество вернуться к камере и легонько сжать протянутую Сэмом руку. Но в глаза ему я больше не смотрю и не хочу, не могу слышать голос. Разум тщетно кричит: «Тебя заманивают в силок!», ведь тоскующее сердце плачет: «А если нет, если не просто так опустела могила?». И чудовище во мне… чудовище снова на стороне сердца. Оно проснулось и тоже подает ревущий голос. Оно беснуется: «Поторопись».

– Мне пора. Я буду за тебя молиться.

– Эмма…

Он тянется поцеловать мою руку, но я отнимаю ее. Покидаю тюрьму, пересекаю двор, нетвердо следую обратно в основное здание рейнджеров. Я яростно вытираю глаза. Бормочу как заклинание, как молитву: «Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе…». Не помогает. Ничего не помогает. Я продолжаю слышать другие слова. «Отнимите камень».

Откуда эта тварь может знать Библию? И почему зовет мою сестру не Жанной ― Джейн?

…Винсент, возможно, забыл об обещании вернуться, возможно, потерял счет времени. Он сидит недвижно за своим столом, уронив голову, закрыв ее руками. Он не рвет волос, плечи не трясутся. Конечно, он не плачет. Не оплакивал прилюдно даже отца, не позволит себе подобного и теперь. Но я никогда не видела его таким, не думала, что увижу, и не решаюсь не то что подойти ― окликнуть. Я не стану его жалеть. Не могу, не вправе, не хочу. Просто осторожно миную, чтобы выскользнуть прочь. Слышу:

– Не езди по городу одна, Эмма. Пожалуйста.

Эмма. Не «мисс».

– Конечно, Винсент. Спасибо за заботу. И… Сэму действительно холодно.

– Я принесу ему что-нибудь.

– Благослови Господь…

Вас обоих. Вас всех.

Я выхожу на пустую террасу, спускаюсь с крыльца и отвязываю лошадь. Улица безлюдна, и каждый пыльный камень пронизан злым любопытным солнцем. Оно наблюдает. Оно чего-то ждет. Ждет, и слова молитв в его лучах, наверное, острее ножей.

…Я выполню обещание, которое дала Винсенту: не буду ездить по Оровиллу одна. Я даже не вернусь в лес, где в развалинах древних жилищ оставила доспехи Джейн. Впрочем… я не вернусь и домой. Мой путь дальше. Лжет Мэчитехьо или нет, но захватившее мою душу чудовище право в одном: мы с Великим задержались. Слишком положились на обстоятельства, слишком уступили: он своей дружбе, а я ― своей трусости.

И теперь мне остается только скорее найти путь к реке.

Небо заливает густая вечерняя синева, но вместо умиротворения и прохлады несет тревогу и жар. Если со вторым я борюсь, усилием воли отгоняя хотя бы на время, то с первым не сделать ничего. У меня была сложная неделя в Гридли ― новорожденном, строящемся неподалеку от Оровилла городке. Каждый день оседал в памяти испытаниями и смертями. Тиф, такой неожиданный для этих плодородных уютных мест, оказался упорным захватчиком, а едва показалось, что он отступает, что мой труд принес плоды, что я немного облегчил бремя вины за неспасенную Джейн, ― приехала несчастная Эмма. Ее вести разбередили все поджившие раны. Теперь мы спешим домой, и я не могу, не смею признаться девочке, что…