– Меня никто не спрашивал, хочу ли я делать операцию, – напомнила я.

У Кэролайн порозовели щеки.

– Ты ставишь под удар всю нашу работу. И сестру задерживаешь.

Зузанна взяла меня за руку. Не скажу, чтобы нежно.

– Позволь, я поговорю с Касей с глазу на глаз? – попросила она Кэролайн и потащила меня за угол.

– Ты что, с ума сошла?

– Я не смогу еще раз пройти через все это, – призналась я.

– Я понимаю, это тяжело, но другого шанса у тебя не будет…

– Мне надо подумать.

– Нет, Кася. Сейчас или никогда.

– Я как представлю, что снова гипс наложат… И вообще, как я могу им доверять, я ведь буду под наркозом?

– Все обойдется без гипса. Я спрашивала. И я буду рядом. Присмотрю за тобой.

– Побудешь со мной?

– Если разрешат, даже руки раствором помою. Буду наблюдать за операцией. Никто тебе больно не сделает. Разве только я, если ты не вернешься и не зарегистрируешься.

Когда я отошла от наркоза, мне сначала показалось, что я в лагерном лазарете. У меня бешено заколотилось сердце, но потом почувствовала, что на ноге не гипс, а удобная повязка, и меня от макушки до кончиков пальцев на ногах накрыла волна облегчения. Самое главное – я практически не чувствовала никакой боли. Морфин вводился внутривенно, так что можно было не опасаться, что меня станут колоть иголками! Прошло совсем немного времени, и я поела мягкой пищи. Даже кофе попила. У моей кровати был механизм, который позволял устанавливать высоту изголовья на шести разных уровнях. А у меня была личная медсестра Дот с Лонг-Айленда, это недалеко от Манхэттена. Она ходила в белой шапочке с черными полосками поверху, это означало, что она прошла подготовку в Маунт-Синай. Впрочем, ее шапочка не очень-то отличалась от шапочки, которую я носила дома.

На следующий день я в первый раз пошла, правда опираясь на двух медсестер, но все равно это было удивительное ощущение – идти и не чувствовать боли в икре.

Дот принесла мне обед, а я все болтала и никак не могла остановиться.

– Теперь буду повсюду гулять. И снова танцевать с мужем.

Дот протерла мой поднос. Медсестра в Люблине сделала бы так же.

– Похоже, ты из клуба чистых тарелок, – заметила Дот.

Разумеется, я все съела, а как иначе?

– Сегодня ты познакомишься с доктором Кражны. С ней приятно разговаривать.

– С психиатром? Нет уж, спасибо.

Только этого мне не хватало. Пришлют в Люблин бумагу, что я псих. У нас люди и не из-за такого пропадают.

– Тебе не придется никуда идти. Я отвезу тебя на коляске.

Мне кажется или она жует жвачку? Это разве разрешено?

– Доктор Кражны такая славная. Жаль, что я не могу посидеть с ней, поболтать о своих проблемах.

В дверях палаты появилась дежурная по отделению.

– Дот, твоя коляска прибыла. Ты бы ее закатила, пока кто другой не укатил.

– Подожди, я сейчас, – сказала Дот.

Перечит дежурной? У нас в травме за такое сразу бы уволили.

– Значит, ты хочешь отказаться от лечения? Вот что я тебе скажу – будешь все держать в себе, обязательно когда-нибудь сорвешься.

– Спасибо за заботу.

Я все никак не могла привыкнуть к тому, что американцы дают советы, когда их об этом не просят.

Но когда Дот сказала мне, что все врачебные записи хранятся в тайне и ничего в Польшу не передадут, я согласилась встретиться с доктором Кражны. В то, что все останется в тайне, я не очень-то верила, но решила, что отказываться – себе дороже.

В кабинете Кражны было чистенько, но тесно, а это совсем не помогало расслабиться. За единственным маленьким окном танцевали на ветру снежинки. Меня очень удивило, что доктор оказалась молодой женщиной. У нее были красивые очки в черной оправе с загнутыми на концах дужками. Диплом на стене по виду был совсем новым.

Наверное, только институт окончила. Неопытная, возьмет и напишет в заключении, что я психически больная. Надо держать себя в руках.

Когда санитар вкатил мое кресло в кабинет, она едва на меня взглянула.

– Вы опоздали. Половина вашего времени исчерпана.

– Может, лучше было вообще не приходить.

– Вы вольны уйти.

У них в Маунт-Синай не нашлось доктора поприятней?

– Вы такая молодая…

Кражны надела колпачок на ручку и бросила ее на стол.

– Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.

Я попыталась провернуть резиновые колеса кресла-каталки, но оказалось, санитар поставил его на тормоза.

– Я не могу с вами разговаривать.

– В этой стране у вас есть выбор.

Я прижала подушечки пальцев друг к другу.

– Я психически уравновешенный человек.

– А я – психиатр. И я здесь, чтобы разговаривать.

Можно ли ей рассказать про сандвич с сыром?

– У нас в Польше тоже есть психиатры.

– Один на пять тысяч человек, насколько я слышала. Нелегко, наверное, попасть на прием.

– Было бы легче, если бы нацисты их всех не уничтожили.

Доктор потянулась к моей карточке.

– Здесь сказано, что у вас проблемы со сном…

– У меня сестра – врач. Это она им сообщила.

– Проблемы с дыханием в тесных помещениях. Это называется клаустрофобией, приобретенной в результате панической атаки.

– Я – медсестра и знаю, как это называется.

– Тогда вы знаете, как справиться с подобными атаками? Помогает? – Психиатр пристально посмотрела на меня. – Вы были в концлагере.

– Это есть в моей карточке…

– Равенсбрюк. В нем содержались только женщины?

– Да.

– Пытали?

– Там каждый день был пыткой. – Это заставило ее улыбнуться. – Я не нуждаюсь в сочувствии.

Доктор Кражны расправила плечи.

– Вижу. – Она взглянула на мою карточку. – Ваша мать…

Я сделала глубокий вдох:

– Она принесла мне сандвич с сыром, и ее арестовали вместе со мной.

– Надеюсь, вы не думаете, что это ваша вина?

Я стала разглядывать свои ногти.

Конечно моя.

– Она вернулась вместе с вами? Из лагеря?

– Мама исчезла. Я не знаю, что с ней случилось.

– Есть какие-то предположения?

– Я об этом не думаю.

– И никаких догадок?