можно сказать и о родителях, которые предлагают свою помощь в качестве волонтеров. Мамочки эгоистичны, у них на первом месте поиск ресурсов для своих детей, им подавай врача, детского психолога, психологическую поддержку и доклады о ПТСР[140]. Папы менее требовательны, они в большинстве своем хотят оставить детей на кого-нибудь, кто поиграет с ними и заставит перестать хныкать из-за жары, займет на то время, пока сами они поспят, поторчат в виртуальных телефонных очередях, дозваниваясь до страховых компаний, или просто посидят в тенечке перед своим домиком, палаткой или сарайчиком для лыжного инвентаря и пошарятся в телефоне в поисках помощи.

В лагере живет уже около тысячи человек, и постоянно прибывают все новые беженцы: из Малунга, Свега, а кое-кто аж из Эстерсунда. Южнее все автомагистрали стоят из-за скопления желающих добраться до мегаполисов. Уппсала и Стокгольм закрыты на въезд, Гётеборг направил 42‐й батальон добровольного резерва для обустройства сборного пункта граждан на озере Венерн недалеко от Карлстада, чтобы за счет этого не дать шведам и норвежцам отправиться дальше на юг и обременить имеющиеся там населенные пункты. К тому же со вчерашнего дня в Вестманланде, к югу от нас, в лесах между Хедемурой и Нурбергом разгорелось шесть новых пожаров. Многие из тех, кто хотел добраться до Стокгольма на своих машинах, были остановлены спасательными службами и вынуждены повернуть обратно, и теперь всех, кто без основательных причин будет ездить по местным дорогам за пределами крупных автострад и затруднять работу по тушению пожаров, ждут крупные штрафы.

– Короче, застряли мы тут, – констатировал сегодня утром косичкобородый с сухим смешком. – Приплыли, можно сказать. А у нас тут нехватка всего, даже товаров первой необходимости. Так что надо донести до родителей, чтобы запаслись собственными подгузниками для детей, если хотят оставлять их днем под нашим надзором.

– Но откуда мы возьмем подгузники? – возмутилась одна из мам. – Магазины же закрыты.

– Можете тканевые как-нибудь смастерить и стирать их…

– Это еще как? – встряла учительница испанского. – Возможности для стирки здесь и без того сильно ограничены.

– Организация временного ухода за детьми здесь, на сборном пункте, важна для семей, – сказал детский психолог, отвлекшись от своей папки. Вид у него был затравленный. – Рутинные действия важны для создания ощущения нормальности. Лишив ребенка этих действий, можно легко вызвать у него волнение.

Я подняла руку:

– Мы, наверное, можем объехать детские сады и взять оттуда все, что нам необходимо. Я имею в виду, в тех местах, где прошли пожары.

Косичкобородый уставился на меня:

– Взять все, что нам необходимо?

– Ну да… – Я пожала плечами: – Ситуация же чрезвычайная? А многие из тех, кто здесь находится, – местные, так что, по сути, мы будем брать то, что им же и принадлежит, а значит, то на то и выйдет…

Взрослые – я думаю о них как о взрослых – принялись перекрикивать друг друга, спорить, что «приемлемо в случае кризисной ситуации», обсуждать «важность сохранения верховенства закона» и говорить, что «важно руководствоваться нуждами детей»; один из пенсионеров высказал мнение, что «нам нужно извлечь урок из пандемии», а кто-то на это ответил, что, мол, «вы же помните, как было во время цунами, когда всех просто парализовало и все бездействовали вместо того, чтобы хоть кто-то взял и просто что-то РЕШИЛ»; в конце концов Эмиль устало сказал, что он, как чиновник, может принять на себя ответственность и понаблюдать, чтобы все проходило «в установленном порядке», но кто-то должен сесть за руль вместо него.

Следующий садик находится севернее, ближе к горам, в поселке, вокруг которого горело три дня назад. Мы проезжаем через маленький центр городка: продуктовый магазин, одинокая бензоколонка, нигде ни души, все заброшено. Зеленое здание садика пожар совсем не затронул, на песке перед ним валяются яркие пластмассовые ведра и лопатки, рядом – вагончики и машинки, качели-доска, старая, уже облупившаяся весельная лодка белого цвета, которую кто-то тут установил. Здесь же брошены пожарные машины и большой грузовик добровольного резерва, всюду грязь и мерзость, вокруг видны шланги и муфты, а чуть в отдалении от дороги земля все еще дымится, как будто там клубится густой туман. Я останавливаю машину и слышу ворчание Аякса – здешний воздух его пугает, а при выключенном моторе перестает работать кондиционер, едкий запах начинает проникать в кабину. У Эмиля вид нерешительный, но я беру свою маску и натягиваю ее на нос.

– Одна нога тут, другая там, – только и говорю я, прежде чем выскочить из машины.

– Эй! Вы двое, чего это вы удумали? – на нас направлена рука в черной от сажи перчатке. Мужчина, здоровенный, в грубых сапожищах и зеленой униформе резервиста, из-под маски торчит длинная седая борода. – Здесь опасно находиться.

– Служба спасения, – говорю я. – Нам нужно реквизировать. Для сборного пункта, уход за детьми.

Лоб над маской морщится:

– Чей приказ?

– Я работаю в администрации, – важно сообщает Эмиль. – Заведующий начальной школой. Это наше подразделение.

Резервист угрюмо пялится на нас. Мокрая седая прядь волос выпала из-под шлема и прилипла к виску.

– Странно звучит. Значит, можете просто прийти и взять? – Он качает головой: – Разрешение нужно.

Я начинаю говорить детским растерянным голоском:

– У нас в Реттвике полно ребятишек. Их сотни. Нужна еда, подгузники, лекарства, у нас нехватка всего. Нам что, ехать обратно за разрешением?

Он ухмыляется, глядя на топор в руке Эмиля:

– А входить вы собираетесь с помощью вот этого?

Заведующий начальной школой начинает ерзать.

– Ну вообще, у нас где-то есть запасные ключи, но…

Резервист разворачивается и молча топает к садику, осторожно открывает калитку и еще на пути ко входу отцепляет какой-то металлический инструмент, висящий у него на ремне. С глубоким вздохом здоровяк наклоняется к двери, слышится хлопок, и он распахивает дверь настежь.

– Ну что ж, добро пожаловать, или что там говорят, – фыркает он и уходит.

Мы не находим ничего сто́ящего ни в кухне, ни в пеленальной, разве что большую упаковку туалетной бумаги, две пачки подгузников, немного детской присыпки и коробку сахара-рафинада; видимо, персонал забрал все остальное с собой при эвакуации. Но когда проходим через большую комнату с игрушками, подушками, книжками и пластмассовыми контейнерами с мелками, цветными карандашами и всем остальным для творчества, Эмиль указывает на что-то, присвистнув:

– Ты посмотри – «Гибсон».

На стене висит гитара, красная гитара с черным кожаным ремнем висит на крюке. Эмиль улыбается, скользит кончиками пальцев по струнам, глухие металлические звуки складываются в оборванный аккорд, я вспоминаю, как в детстве пела, сидя за пианино, как часы пролетали незаметно, а я забывала обо всем на свете. «Настроить надо», – бормочет он и