Потому что, если бы он просто измельчил их кости, он не смог бы узнать, что на самом деле это были горгульи.

– Он не может, – повторяю я. – Нам придется найти другой способ.

– Грейс, другого способа нет. Нас осталось всего четыре тысячи. Три тысячи здесь, при замороженном дворе, и еще тысяча разбросана по свету в ожидании сигнала, что настало время вступить в бой.

– Но я думала, что вы были заморожены во времени, чтобы не дать яду распространиться. Как же живые горгульи могут существовать за пределами этого двора? – спрашиваю я.

– Ты вообще знаешь, что ты собой представляешь? – Он произносит этот вопрос таким тоном, словно это обвинение. – Когда мы, горгульи, становимся камнем, то мы находимся в стазисе, кровь в нас не течет, и яд не может причинить нам вреда, пока мы не поменяем обличье. Горгульи рассеяны по всему миру, это каменные часовые, которые терпеливо ждут, когда их призовут на службу и когда они получат противоядие, чтобы привлечь Сайруса к ответу за его злодеяния.

Я думаю о тех горгульях на крышах зданий, которых я видела на картинках, и гадаю, не мои ли это сородичи, находящиеся в стазисе.

– Именно поэтому Хадсон и должен помочь нам выжить в противостоянии с армией скелетов, – говорит Честейн. – Это наш долг перед всеми этими горгульями, которые рассеяны по миру и не оставили надежду на то, что наша Армия когда-нибудь придет за ними.

Я качаю головой.

– Это не его война. Это обходится ему слишком дорого, и я не стану просить его сделать это снова. – Сказав это, я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Но до меня доносится голос Честейна.

– Ты готова отдать предпочтение твоей паре перед твоим народом?

Я, не колеблясь, поворачиваюсь и говорю:

– Да, и я буду делать это всякий раз.

Глава 83. Сопряженный с судьбой

Хадсон даже не шевелится, когда я ложусь рядом с ним и притягиваю к себе его дрожащее тело. А когда я просыпаюсь, его уже нет.

Но я не удивляюсь, когда вижу, что он сидит в том же затененном месте, что и вчера, держа на коленях открытый томик «Медеи».

За завтраком Флинт и Дауд сообщают, что в своем квадрате они не нашли Божественного камня. А это значит, что нам предстоит еще один день тренировки – еще одна ночь схватки со скелетами, – пока мы не сможем снова приступить к поискам Божественного камня.

Я подхожу к Хадсону и усаживаюсь рядом с ним.

– Доброе утро, – бормочу я.

Он поднимает взгляд от страницы, которую читал.

– Доброе утро, Грейс. – Он улыбается, но эта улыбка не доходит до глаз.

– Как ты узнал, что эти скелеты были горгульями? – вырывается у меня вопрос, который мучил меня все утро.

Я собиралась дождаться момента, когда мы будем одни, но теперь я понимаю, что должна узнать, насколько тяжек мой грех. Я не смогу ни на чем сосредоточиться, пока точно не узнаю, какой урон нанесла своей паре и как я могу все исправить.

Он пожимает плечами и говорит:

– Это была просто догадка. – Но он избегает смотреть мне в глаза.

– Хадсон. – Я подаюсь к нему и накрываю его руку своей. – Прежде ты никогда мне не лгал. Пожалуйста, не начинай сейчас.

Он дергается, и я понимаю, что попала в точку. И жду.

В конце концов его плечи опускаются, и он вздыхает.

– Чтобы уничтожить стадион, я просто нахожу края, где воздух встречается с деревом и бетоном, и разделяю их молекулы. Но человек или другое существо состоит из множества движущихся частей. И трудно отыскать все края – если только я не проникаю в их сознание и не чувствую то же, что чувствуют они. – Он запускает руку в волосы и издает невеселый смешок. – Прежде я никогда не пытался это объяснить. Но человек всегда знает, где находится его рука, даже если он ее не видит, не так ли? Вот и я делаю то же самое. Я проникаю в их сознание и нахожу чувство собственного «я», их центр гравитации… и сокрушаю их в пыль.

Я ахаю. О боже, выходит, это намного хуже, чем я могла себе представить.

– Значит, ты находишься с ними, когда они умирают, да? – Я с замиранием сердца жду, чтобы парень, которого я люблю, подтвердил, что минувшей ночью я попросила его умереть тремя тысячами смертей.

Он шепчет:

– Да.

И я не могу сдержать слез.

– Черт, – говорит Флинт, и, подняв глаза, я вижу наших друзей, стоящих футах в десяти позади Хадсона. И, судя по их потрясенным лицам, они слышали все, что он сказал.

И тут же лицо Хадсона расплывается в широкой улыбке.

– Да ладно, это было не так уж страшно. Ведь эти твари почти не думали. – Когда все молчат и никто ничего не добавляет, Хадсон шепчет: – Я оказал им услугу.

– Честейн сказал мне, что здесь никто не может умереть. Двор горгулий заморожен во времени, оно остановлено, а для того, чтобы кто-то умер, нужно, чтобы оно текло, – объясняю я. – Эти существа были горгульями, которые не могут умереть, так что я думаю, что ты прав и ты подарил им покой, пусть и ненадолго.

Я сжимаю его руку, но он отстраняется и закрывает свою книгу.

– Я вижу, Честейн готов к еще одному дню тренировок, – говорит Хадсон, тем самым закрывая тему. Пока. Я полна решимости поговорить с ним об этом потом, извиниться и сказать, что я никогда больше не попрошу его об этом. Мы все должны делать выбор, и у каждого из нас своя судьба. И Хадсон вовсе не обязан исправлять все эти несправедливости, тем более, что не он их причина.

И сегодня за ужином я скажу это всем – после того, как мне опять зададут жару на тренировке.

Идя прочь, я оглядываюсь и улыбаюсь Хадсону, но он не смотрит на меня. Он не сводит глаз с того участка стены, где стояла Мойра, и на лице его написана такая невыносимая мука, что я спотыкаюсь. Но затем он моргает – и ее как не бывало, вместо нее появляется выражение холодного безразличия, от которого у меня стынет кровь.

Хадсон всегда надевал маску безразличия, чтобы скрыть свои чувства, но сейчас все иначе. Даже когда он стоит, прислонясь к стене и играя в судоку, я вижу его настоящего – в том, как лениво бегают по экрану телефона его пальцы, в чуть заметных смешинках, таящихся в его глазах. Но это