Это многое объясняет.

Цюрихский зал конгрессов строили как раз для мероприятий максимального масштаба. Окна выходили на озеро. Ежедневно на конференции будут выступать ораторы, работать киоски, демонстрирующие новые достижения. Все это с трудом вместилось в одно здание. Чтобы представить полную картину успехов, пришлось немного ужать площадь для отдельных стран и проектов. Гладя на список прибывающих, Мэри впервые ощутила, что дело сдвинулось с мертвой точки и набирает ход.

Подходящий момент для встречи с Фрэнком.

Он сидел в своей квартирке. Врачи нашли у него в мозгу опухоль, совсем недавно ее определили как глиобластому.

– Нехорошо звучит, – заметила Мэри.

– Да. – Фрэнк поджал губы. – Мне каюк.

– Но ведь должно быть какое-то лечение?

– Средняя продолжительность жизни после постановки диагноза – около полутора лет. Моя опухоль уже довольно крупная.

– Почему она так долго ничем себя не проявляла?

– Не добралась до жизненно важных центров.

Мэри твердо посмотрела Фрэнку в глаза. Он выдержал взгляд. Мэри первой покачала головой и отвернулась, присела напротив него за столик. Фрэнк сидел на меленьком диване, мешковато ссутулившись, чего за ним раньше не водилось. Мэри через кофейный столик дотянулась рукой до его колена. Момент напомнил ей их первую встречу, когда он схватил ее за руку, жутко напугав. Фэйр-плей шиворот-навыворот.

– Я очень сожалею, – сказала Мэри. – Чертовская непруха. Какое жестокое невезение.

– Да уж.

– Причину установили?

– Не-а. Может, генетика. Никто толком ничего не знает. А может, слишком много дурных мыслей. Лично я так считаю.

– Еще одна дурная мысль.

– Теперь уже без разницы.

– Пожалуй. Что вы собираетесь делать?

– Буду лечиться, пока врачи считают, что от лечения есть прок. Почему нет? Вдруг поможет?

Услышав эти слова, Мэри немного воспрянула духом. Фрэнк, очевидно, это заметил, потому что слегка покачал головой, словно говоря: не надо питать тщетных надежд.

– Как продвигается подготовка конференции? – спросил он.

Мэри принялась рассказывать.

Через некоторое время она заметила, что Фрэнк утомился.

– Я потом еще приду, – предложила она.

Он затряс головой в ответ.

– Обязательно приду, – настояла Мэри.

Выполнить обещание оказалось не так-то просто. Не то чтобы Мэри не могла выкроить время – могла. И потайная квартира, где она жила, находилась относительно недалеко. В Цюрихе вообще до любого места рукой подать, город невелик, застройка плотная. Хотя вынужденный отказ от трамваев и езда на машинах с тонированными окнами создавали свои сложности.

Сдерживало Мэри однако не отсутствие возможностей, а представление, с чем она столкнется на квартире Фрэнка. С тех пор как она впервые встретила Фрэнка Мэя, он никогда не отличался закрытостью. Жар во взгляде, твердо сомкнутые челюсти выдавали его с головой – с того самого вечера, когда неистовые эмоции, точно громы и молнии, бушевали на его лице. А сейчас он замкнулся в себе. Выбросил белый флаг. Ждал наступления последнего часа. На него было больно смотреть. Пожалуй, на его месте Мэри вела бы себя точно так же, и все-таки… У нее находились все новые причины отложить поездку.

В то же время она чувствовала, что приехать обязана. Постепенно прошли десять дней, потом две недели, она спохватилась и отправила сообщение.

«Можно заскочить?»

«Конечно».

Соседи по квартире, вежливые, но отстраненные, пропустили ее к Фрэнку. Он обрюзг и выглядел нездоровым. Во взгляде читалось: «Видишь? Никуда я не делся, все такой же конченый».

Мэри рассказала последние новости, нервничая от мысли, что в разговоре может настать немая пауза. Как всегда, событий было много. Приближалась дата великой конференции. Система кооперативов Мондрагона распространялась по Европе, налаживала связи в других местах. Сама Испания не торопилась последовать их примеру, в Мадриде беспокоились, что баски приобретут слишком большое влияние. Зато в других странах система легко приживалась, вошла в моду, стала очевидным выбором. Почти все страны Европы раскопали в своей истории традиции коллективного труда на землях общего пользования, существовавшие еще до нашествия Наполеона и прочих захватчиков, но сохранившиеся в умах и теперь восстановленные в своем праве.

– Хорошо, – ответил Фрэнк.

– Кроме того, – нервно продолжала Мэри, – на предстоящей конференции сторон будет предложен подробный план решения проблемы беженцев, использующий принцип нансеновских паспортов 20-х годов прошлого века. Нечто вроде права человека на всемирное гражданство. Предварительное согласие высказали все страны, подписавшие Парижское соглашение, то есть всемирное гражданство приобретет правовой статус во всех частях света. Финансовое и гуманитарное бремя будет распределяться поровну с учетом исторических различий объемов сжигаемого природного топлива. Справедливость и равенство в вопросах климата, наконец, восторжествуют, колониальная имперская эпоха с ее повальной эксплуатацией и ущербом, который никто никогда не возмещал, до сих пор обращающая людей в беженцев, уйдет в прошлое.

– Хорошо, – повторил Фрэнк.

– Вы сегодня, как я погляжу, не настроены высказывать свое мнение.

Почти улыбка.

– Нет. – Фрэнк задумался. – Я его постепенно теряю. Оно пропадает.

– А-а… – Мэри не нашлась, что ответить.

– Интересно наблюдать, что пропадет первым, – проговорил он, словно заглядывая внутрь себя. – Очевидно, сперва что-то не очень существенное, за ним – более важное.

– Вероятно.

Мэри не знала, что сказать, как ответить. Чувствовала себя беспомощной дурой. Ей хотелось проследить за его мыслью, куда бы она ни завела, но что полагается делать в подобный момент? Задавать вопросы? Размышлять вслух? Сидеть и неловко молчать?

– Как вы себя чувствуете? – наконец спросила она.

– Больным. Слабым. Задолбанным.

– Вы все еще похожи на себя прежнего.

– Да. Насколько могу судить. – Фрэнк покачал головой. – Я уже не помню, как чувствовал себя прежде. Уверен, что сейчас я бы не получил на экзаменах высших отметок. Не знаю. Думать пока получается. Не получается только придумать зачем.

Мэри хотелось поставить преграду мыслям, но где там – слишком уж они очевидны. Ее затягивало в черную дыру в середине желудка. Мэри подавила тяжкий вздох, ей не терпелось побыстрее выбраться из квартиры, из гнетущей обстановки.

Ничего удивительного. Ведь она пришла сюда утешать, а не искать утешения. Заранее понимала, что будет тяжко. Именно эта трудность заставляла ее откладывать визит. Но раз уж пришла, надо выполнить свой долг. Вот только что говорить?