Камера ушла под лед. Мы прилипли к экрану. Что твоя колоноскопия, только задний проход уж очень прямой. На камеры, которыми водопроводчики проверяют канализационные трубы, тоже похоже. В скважине воды нет даже на глубине двухсот метров. Значит, что-то сломалось, потому как, если скважина открыта сверху донизу, вес льда должен выдавливать воду почти до самого верха. А тут мы погрузились уже довольно глубоко, а воды как не было, так и нет.

Кто-то предположил: «Где-то есть закупорка».

Да, но где?

Постепенно мы опустились на дно скважины, так и не встретив воду.

Ага, вот оно что! Ледник вычерпан до донышка. Качать больше нечего!

Значит, он замедлит ход.

Никуда не денется.

Как быстро это выяснится?

Через несколько лет. Хотя замеры можно провести хоть сейчас. Но чтобы убедиться полностью, потребуются годы.

Ух ты! Получилось.

Угу.

Разумеется, придется бурить новые контрольные скважины. Ледник под тяжестью собственного веса все равно будет сползать в море с характерной для него, куда более медленной, скоростью. Каждые десять лет в верховьях придется бурить новые скважины взамен старых. В ближайшем будущем – может, десятки лет, а может, вечно – здесь будет копошиться масса народу. Когда мы оттаяли и собрались в будке-столовой на полозьях, все согласились, что это – восхитительная перспектива. Из маленьких окон на южной стороне открывался вид на хребет Шеклтона, непонятно почему так названного, ведь Шеклтон никогда не бывал в этом месте. Возможно, он находился недалеко от предложенной исследователем конечной точки трансантарктического маршрута, но когда его судно «Эндьюранс» было зажато и раздавлено льдами, пришлось быстренько переключаться на более актуальный план – выживание. Мы чокнулись бокалами с призраком и пообещали следовать его примеру. Когда все летит к черту, отбрось план «А» и задействуй план «Б» – жизнь важнее! Делай что можешь, импровизируй, лишь бы выжить. Мы подняли тост за непроходимые горы с черными утесами, подпирающие низкое небо на юге. Настало время закусить и выпить – в 650 метрах над уровнем моря. Еще один славный день в антарктической жизни спасителей мира.

58-я Конференция сторон, подписавших Парижское соглашение, включающая в себя шестое по счету обязательное подведение итогов, закончилась дополнительным двухдневным анализом предыдущего десятилетия – по сути, всего периода действия Соглашения. Этот рубеж все больше выглядел как переломная точка в истории человечества и Земли в целом, началом чего-то нового. Значение Парижского соглашения трудно переоценить. Пусть слабое на начальном этапе, оно стало моментом прекращения отлива и начала прилива – сперва едва заметного, а в конце неудержимого. Наступил величайший в человеческой истории перелом, первый проблеск планетарного разума, рождение антропоцена со знаком плюс.

В первый день заключительного этапа конференции делегаты суммировали, перечисляли и отмечали различные аспекты положительных изменений, произошедших с момента подписания Соглашения. Второй день был посвящен обсуждению известных проблем, требующих решения для сохранения темпов и прогресса позитивных изменений, перечисленных в первый день. Оба дня получились насыщенными.

В день славословия Мэри расхаживала по коридорам со стендами, ощущая поначалу удивление, потом восхищение. Большой транспарант с графиком Килинга, на котором кривая сначала непрерывно шла вверх, потом выровнялась и, наконец, начала опускаться, доминировал над всем остальным, как боевой стяг. А под ним столько всего, о чем она даже не слышала. Мэри на себе почувствовала силу когнитивной ошибки под названием «эффект доступности», согласно которой человек считает реальным только то, о чем знает сам. Однако вокруг происходило так много неизвестного отдельному человеку, реальность была настолько обширнее индивидуального «я», что даже страшно было подумать. Ошибку нетрудно понять: человек, столкнувшись с необъятным, инстинктивно стараясь не сойти с ума, замыкается на своих внутренних ощущениях подобно тому, как улитка втягивает рожки, столкнувшись с внешним миром.

На самом деле контакт с бескрайней реальностью не предвещал никакого серьезного вреда. Мэри попробовала закрепить в голове эту мысль. Высунула рожки, чтобы воспринять окружающий мир во всей полноте. Залы дворца съездов напоминали обычную научную конференцию – стенд за стендом, проект за проектом. В данном случае все плакаты, прилавки с материалами, групповые дискуссии и пленарные заседания нахваливали исключительно все хорошее. Однако так бывало и раньше, на любом научном симпозиуме. Такие мероприятия всегда походили на слет утопистов и мечтателей. Разница заключалась в том, что плакаты рисовали глобальную ситуацию, которую никто не мог бы предсказать еще десять лет назад, сорок лет назад просто невозможную.

Во-первых, получение энергии непосредственным путем почти для всех целей означало мощный рост «чистой» энергетики. Боб Уортон что-то такое говорил несколько лет назад, в самом начале, в эпоху, скрывшуюся за перевалом через горный хребет – невидимые Альпы, над которыми порхала юная наивная Мэри. «Если мы научимся добывать много чистой энергии, – говорил Боб, – то получим много чего полезного». Научились. И добываем.

Несмотря на то что энергии вырабатывалось как никогда много, в атмосферу выбрасывалось меньше углекислоты – годовые выбросы сократились ниже уровня 1887 года. Наконец-то удалось перехитрить парадокс Джевонса. Не его основную часть – утверждение, что, чем больше вырабатывается энергии, тем больше растет ее потребление, но то, что энергия теперь в основном вырабатывалась чистым способом, и ввиду постепенного сокращения населения планеты людям было неважно, как она использовалась. Потому как предложение почти все время перекрывало существующий спрос, и при наличии чистой энергии парадокс Джевонса попросту утратил актуальность. Там, где излишки энергии могли пропасть из-за отсутствия эффективных способов хранения, люди находили новые пути ее использования – строили опреснительные установки, улавливали углерод напрямую из воздуха, перекачивали морскую воду в пересохшие бассейны и так далее. Начинаниям не было конца и края. И все потому, что идея чистой энергия была осуществлена и продолжала осуществляться.

Вот еще один великолепный стенд: «Глобальная сеть экологического следа» привела биопроизводство Земли в равновесие с поглощением и переработкой отходов. Мировая цивилизация перестала использовать больше возобновляемых ресурсов биосферы, чем можно было восстановить естественным путем. Модель, много лет существовавшая только на Кубе и в Коста-Рике, покорила весь мир. Половина заслуг принадлежала проектам типа «Половина Земли». Пока что они не достигли своей главной цели: люди занимали и использовали все еще больше половины планеты. И все-таки огромные территории на каждом континенте были возвращены в первозданное состояние, освобождены от людей с их разрушительными структурами и переданы диким животным и растениям. Поголовье диких зверей на Земле насчитывало больше особей, чем за два предыдущих века. В то же время численность домашних животных, выращиваемых для употребления в пищу людьми и занимающих земельные угодья, уменьшилась. Экосистемы на всех континентах возвращались к здоровому состоянию по мере того, как планетарная экология делала свое дело, живя и обращаясь в прах под солнцем. Большинство биомов представляли собой гибрид, но гибрид жизнеспособный.