Дай всегда ли именно к нему стремятся практикующие на этой ниве? Эстетика новейших времен, утверждают они, принципиально беззаботна и безответственна в теоретическом отношении. Для нее вовсе не обязательны критерии системности и научной строгости. «…Ницше дал сильный импульс свободному плюралистическому бессистемному философствованию и в сфере эстетики», – пишут В. В. Бычков и О. В. Бычков. «…Современные эстетики руководствуются принципами релятивности, полисемии, полиморфии ценностей и идеалов, а чаще всего вообще отказываются от них»[490].

Рефлексивность тоже проблематично считать атрибутом эстетики. Эстетическое знание нередко сплавлено с художественной практикой; оно опосредовано такими нерефлексивными субъективными способностями, как чувство, вкус и др. У Баумгартена, во всяком случае, наука и искусство, теория и практика соединены вместе в идеализированной фигуре Эстетика, каким он должен быть.

Статус эстетики, ее предмет и место в культуре подвергаются ныне пересмотру. Высвечивание некоторых несоответствий с позиций сегодняшнего дня приходится признать справедливым, внеся в наши представления соответствующие коррективы. Но иные утверждения можно и оспорить. Так, Ницше считают «камертоном» нон-классики; но представление о нем как о мыслителе абсолютно раскованном и бессистемном едва ли одобрили бы Т. Манн, К. Ясперс и некоторые другие ценители ницшевского творчества.

Понятием философии в данном контексте нельзя оперировать произвольно. Существуют различные типы философствования, как-то: системный, экзистенциальный и др. В XVIII веке, веке Баумгартена, доминировал один тип, ныне – другой. Ввиду этого одинаково звучащий на слух тезис об «эстетике как философской науке» может наполняться различным содержанием. Тем более, попытки представить постмодернизм единственным законным представителем современной философии (а нонклассику, соответственно, эксклюзивным репрезентантом современной эстетики[491]), выглядят, на наш взгляд, безосновательными. Пространство философии и культуры начала XXI века на самом деле многовекторно, многосубъектно и многоцветно.

Эти и подобные напрашивающиеся возражения, естественно, ослабляют доверие ко многим суждениям и прогнозам теоретиков постмодернизма и посткультуры.

Что касается сомнения в философском статусе эстетики, то я, рискуя прослыть «ретроградом», предпочту солидаризироваться с позицией М. Ф. Овсянникова, выраженной им во Введении к его известному учебнику «История эстетической мысли». «Не всегда, – писал Михаил Федотович, – эстетическая мысль бывает выражена в адекватной теоретической форме. Она может быть закодирована в различных формах: может найти выражение в принципах творчества, в искусствоведческих и литературоведческих концепциях. Но она должна быть всегда философским обобщением, и только в этом смысле она сохраняет свою специфичность и в то же время органически связывается с конкретными дисциплинами, изучающими искусство»[492].

Неменьший интерес, чем «вертикаль» (восхождение и нисхождение), привлекает к себе «горизонтальная» плоскость формирования эстетики, т. е. нахождение ею собственного предмета, отграничение его от предметов других наук.

У Баумгартена совмещены три разных определения:

«Эстетика – наука о чувственном познании». Его смысл состоял в разграничении познания рационального, способного давать «четкое» знание, и познания чувственного, дающего знание «смутное», или «слитное», – ввиду того, что оно находится ниже порога восприятия различий. За первую ветвь познания ответственна логика, за вторую – эстетика. Эстетика примыкает к логике на правах «младшей сестры»: чувственное познание в XVII–XVIII веках ставилось ниже рационального. Тем не менее, между рацио и чувством, логикой и эстетикой Баумгартеном усматривалось отношение аналогии.

Область эстетической чувственности Баумгартен очертил весьма широко. Кроме ощущений и восприятий, обостренной способности субъекта улавливать различия и сходства, он включает в нее также чувственную память, деятельность воображения, состоящую в оперировании реальными и вымышленными представлениями, а также «способность суждения». Последнюю, оценочную по своей природе, В. Ф. Асмус, комментируя баумгартеновский текст, охарактеризовал как «внутреннее чувство, достаточное для того, чтобы душа могла как судить о воспринимаемом, так и использовать материал, доставляемый ей внешними чувствами (курсив мой. – В. Æ.)»[493].

Но, спрашивается, зачем человеку вообще такое неполноценное (с рациональной точки зрения), «темное» знание? «Смутность», отвечает воображаемым оппонентам Баумгартен, необходима на своем месте, а именно – в области перехода от темноты к свету, от полной неопределенности к полной логической ясности. К познанию «по необходимости примешана некая доля смутности»[494].

«Эстетика – наука о совершенном чувственном познании, или о прекрасном». Это определение углубляло различие двух видов познания выделением двух критериев для оценки того и другого. Типологически высший критерий у них один: «совершенство». Но логическое совершенство – это истина, а совершенное чувственное познание, выражающееся в многоплановой согласованности образов (в ракурсах содержания, порядка и выражения), определяется возникновением чувства прекрасного.

Второе определение связывало выделенный предмет – чувственное «смутное» познание – с областью высших, духовных человеческих чувств и переживаний, первоначально сугубо позитивного характера (прекрасное, величие или возвышенное и т. п.). На этой основе все духовные, одухотворенные искусства соединились в общем понятии «изящных искусств». В дальнейшем сфера одухотворенной человеческой чувственности, как предмет эстетики, расширилась, включив в себя негативные и диссонансные компоненты. Образовалась обширная сфера «эстетического», в пределах которой собственно художественные переживания объединились с переживаниями от предметов природы, от внехудожественной реальности.

«Эстетика – теория свободных (изящных) искусств». (Позднее стали говорить: «философия искусства»). Собственно, эстетика Баумгартена – это теория художественного творчества (и отчасти восприятия), теория, перерастающая местами в теорию эстетического творчества в широком смысле.

Отмеченная тройственность баумгартеновского определения эстетики, несомненно, говорит о сложности предмета данной науки, о трудностях его выделения. Трудности эти сегодня кое-кому представляются уже почти что непреодолимыми. У теоретиков так называемой «посткультуры» все сильнее звучит мотив: «эстетика деспецифицируется, она утрачивает свой предмет». На чем основываются такие суждения и оценки? Попытаемся разобраться.

Классическое понимание эстетики и эстетичности, идущее от Баумгартена, основывается на трех постулатах. 1) В эстетическом отношении доминирует установка на позитивные ценности, производные от таких фундаментальных свойств бытия и познания, как совершенство, мера, гармония и им подобные. 2) У художественнопрекрасного, возвышенного и т. д. есть аналоги в природе. 3) Наличие и степень эстетичности в объекте устанавливается психологически-перцептивным способом: благодаря соответствующему чувству, вкусу воспринимающего субъекта.

В неклассическом – модернистском и постмодернистском – искусстве на первый план вышли негативные проявления, связанные с дисгармонией, деструкцией. Новое искусство, считают его адепты, теснее связано не с природой, а с культурой, находящейся в постоянном движении, изменении. Удостоверение художественности артефакта происходит здесь более опосредованно, через приобщение его к обширнейшему социальному институту – «Миру Искусства». Все, что будет помещено в этот меняющийся социокультурный контекст, получит санкцию на принадлежность к искусству и статус «художественного». Наиболее явственно подобные трансформации выражены в так называемых «институциональных теориях искусства»[495].

В неклассическом искусстве, как видим, «эстетичность» и «художественность» явно разошлись. Возмутителем спокойствия выступило авангардное искусство. Была установлена новая, нетрадиционная мера художественности. Главным признаком современного неклассического искусства признается творческая, инновационная, игровая активность за пределами утилитарного, предполагающая также вовлеченность реципиента