Сам же Александр Михайлович так описывает своё участие в деле Феликса Юсупова: «Члены императорской семьи просили меня заступиться за Дмитрия и Феликса пред государем. Я это собирался сделать и так, хотя меня и мутило от их неистовства и жестокости. Они бегали взад и вперёд, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Всё это имело такой вид, как будто они ожидали, что император всероссийский наградит своих родных за содеянное ими убийство!

— Ты какой-то странный, Сандро? Ты не сознаешь, что Феликс и Дмитрий спасли Россию!

Они называли меня “странным”, потому что я не мог забыть о том, что Ники, как верховный судья над своими подданными, был обязан наказать убийц, и в особенности если они были членами его семьи.

Я молил Бога, чтобы Ники встретил меня сурово.

Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мною разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы понимать, что все мои симпатии были на его стороне, и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село.

Я произнёс защитительную, полную убеждения речь. Я просил государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновлённых желанием спасти Россию.

— Ты очень хорошо говоришь, — сказал государь, помолчав, — но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать.

Он попал в точку. Ники, конечно, не обладал таким блестящим даром слова, как некоторые из его родственников, но в основах правосудия разбирался твёрдо.

Когда мы прощались, он дал мне обещание быть милостивым в выборе наказаний для двух виновных».

Увы, опять Александр Михайлович «наводит тень на плетень».

А вот реальный факт: в ночь на 23 декабря 1916 г. Александр Михайлович демонстративно участвовал в проводах великого князя Дмитрия Павловича, убывавшего в ссылку в Персию. Вместе с нашим героем в демонстрации участвовали великие князья Кирилл и Андрей Владимировичи и Николай Михайлович. Провожал Александр Михайлович и своего зятя.

А теперь мы вновь обратимся к воспоминаниям Александра Михайловича: «В начале февраля 1917 года я получил приказ Ставки принять участие в работе в Петрограде комиссии при участии представителей союзных держав для выяснения нужд нашей армии в снабжении на следующие 12 месяцев. Я радовался случаю увидеться с Аликс. В декабре я не счёл возможным усугублять её отчаяния, но теперь мне всё-таки хотелось высказать ей моё мнение. Я ожидал каждый день в столице начала восстания. Некоторые “тайноведы” уверяли, что дело ограничится тем, что произойдёт “дворцовый переворот”, т.е. царь будет вынужден отречься от престола в пользу своего сына Алексея, и что верховная власть будет вручена особому совету, состоящему из людей, которые “понимают русский народ”.

Этот план поразил меня. Я ещё не видел такого человека, который понимал бы русский народ. Вся эта идея казалась измышлением иностранного ума и, по-видимому, исходила из стен британского посольства. Один красивый и богатый киевлянин [Терещенко А.М.], известный дотоле лишь в качестве балетомана, посетил меня и рассказывал что-то чрезвычайно невразумительное на ту же тему о дворцовом перевороте. Я ответил ему, что он со своими излияниями обратился не по адресу, так как великий князь, верный присяге, не может слушать подобные разговоры. Глупость спасла его от более неприятных последствий. С приходом революции он стал прославленным прислужником Керенского и занимал посты министра финансов и министра иностранных дел...

...Я получил наконец приглашение Аликс на завтрак в Царское Село. О, эти завтраки! Казалось, половина лет моей жизни была потеряна на завтраках в Царском Селе!

Аликс была в кровати и обещала принять меня, как только я встану от стола. За столом нас было восьмеро: Ники, я, наследник, четыре дочери государя и флигель-адъютант Линевич...

...Мы пили кофе в лиловой гостиной. Ники направился в прилегающую спальню, чтобы сообщить о моём приходе Аликс.

Я вошёл бодро. Аликс лежала в постели в белом пеньюаре с кружевами. Её красивое лицо было серьёзно и не предсказывало ничего доброго. Я понял, что подвергнусь нападкам. Это меня огорчило. Ведь я собирался помочь, а не причинить вреда. Мне также не понравился вид Ники, сидевшего у широкой постели. В моём письме к Аликс я подчеркнул слова: “Я хочу вас видеть совершенно одну, чтобы говорить с глазу на глаз”. Было тяжело и неловко упрекать её в том, что она влечёт своего мужа в бездну в присутствии его самого.

Я поцеловал её руку, и её губы едва прикоснулись к моей щеке. Это было самое холодное приветствие, которым она когда-либо встречала меня с первого дня нашего знакомства в 1893 году. Я взял стул, придвинул его близко к кровати и сел против стены, покрытой бесчисленными иконами и освещённой голубыми и красными лампадами.

Я начал с того, что, показав на иконы, сказал, что буду говорить с Аликс как на духу. Я кратко обрисовал общее политическое положение, подчёркивая тот факт, что революционная пропаганда проникла в гущу населения и что вся клевета и сплетни принимались им за правду.

Она резко перебила меня:

— Это неправда! Народ по-прежнему предан царю. (Она повернулась к Ники). Только предатели в Думе и петроградском обществе мои и его враги.

Я согласился, что она отчасти права.

— Нет ничего опаснее полуправды, Аликс, — глядя ей прямо в лицо. — Нация верна царю, но нация негодует по поводу того влияния, которым пользовался Распутин. Никто лучше меня не знает, как вы любите Ники, но всё же я должен признать, что ваше вмешательство в дела управления приносит вред престижу Ники и народному представлению о самодержце. В течение двадцати четырёх лет, Аликс, я был вашим верным другом. Я и теперь ваш верный друг, но на правах такового я хочу, чтобы вы поняли, что все классы населения России настроены к вашей политике враждебно. У вас чудная семья. Почему же вам не сосредоточить ваши заботы на том, что даст вашей душе мир и гармонию? Предоставьте вашему супругу государственные дела!

Она вспыхнула и взглянула на Ники. Он промолчал и продолжал курить.

Я продолжал. Я объяснил, что, каким бы я ни был врагом парламентарных форм правления в России, я убеждён, что если бы государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной Думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Ники и облегчил его задачу.

— Ради Бога, Аликс, пусть ваши чувства раздражения против Государственной Думы не преобладают над здравы смыслом. Коренное изменение политики смягчило бы народный гнев. Не давайте этому гневу взорваться.

Она презрительно улыбнулась:

— Всё, что вы говорите, смешно! Ники — самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было свои божественные права?

— Вы ошибаетесь, Аликс. Ваш супруг перестал быть самодержцем 17 октября 1905 года. Надо было тогда думать о его “божественных правах”. Теперь это, увы, слишком поздно! Быть может, через два месяца в России не останется камня на камне, чтобы напоминать нам о самодержцах, сидевших на троне наших предков.