Но, по крайней мере, Вулф был счастлив и увлечен новой книгой, и Макс, хотя и не мог избавиться от глубинного фатализма янки, который всплывал, когда дела шли слишком хорошо, начал было верить, будто проблемы позади. И вот несколько дней спустя, 25 апреля 1936 года, в «Saturday Review» вышла статья «Быть гением – недостаточно», оправдывающая тревоги Перкинса. Ее автором был Бернард Де Вото,[200] впоследствии заклятый враг Томаса Вулфа.

Иллюстрировала статью фотография самого Де Вото с улыбкой Чеширского Кота и взведенным револьвером. Стрелял автор в Вулфа. После нескольких абзацев, в которых Де Вото отмечал, что писательский рост Вулфа покрыт мраком, он написал:

«Что же, “История одного романа” может положить конец толкам о появлении неожиданного, но очень желанного света. Самым наглядным свидетельством его неполноценности является тот факт, что все это время творец, как неотъемлемая часть сущности, жил не в мистере Вулфе, а в Максвелле Перкинсе. Организационные способности и критический ум, которые необходимы при работе над книгой, не являются в данном случае гранями писательского таланта, его чувства формы и эстетической ценности, а исходят прямиком из офиса Charles Scribner’s Sons. В течение пяти лет автор извергал слова, как вулкан извергает лаву, не имея понятия ни об их цели, ни о том, какой книге они принадлежат, как соотносятся друг с другом ее части, что в ней органично, а что незначительно или как нужно расставить акценты и оттенки в законченном произведении. А затем мистер Перкинс просто решил эти вопросы, применив к ним то, что, по слухам, успели окрестить “сборкой”. Но произведение нельзя просто взять и собрать, как карбюратор, – оно должно вырасти, как дерево или, используя любимое сравнение мистера Вулфа, как эмбрион. Автор описывает поезд десятью тысячами слов, но мистер Перкинс решает, что поезд достоин только пяти. Но такое решение не в компетенции мистера Перкинса, его должны принять совесть и самокритичность писателя по отношению к пульсу самой книги. Хуже того, писатель пишет и пишет, пока мистер Перкинс не скажет ему, что его роман уже закончен…

Мистер Вулф может писать художественную прозу – он уже написал несколько образцов самой лучшей литературы нашего времени. Но большую часть того, что он написал, едва ли можно назвать художественной: это всего лишь описание событий, с которыми писатель сражался и которые в итоге победили его… И мистер Перкинс, и все издательство Scribners не могут ему в этом помочь…

Единственное, за что можно уважать мистера Вулфа, так это за его решительное стремление реализовать себя на самом высоком уровне и быть довольным тем, что не имеет никакого отношения к величию. Но каким бы успешным ни был гений в создании романа, самой по себе гениальности недостаточно – этого никогда не было достаточно в любом виде искусства и никогда не будет. Это, по крайней мере, должно быть подкреплено способностью придать форму написанному, просто компетентностью в использовании своих материалов. И пока мистер Вулф не разовьет нужного мастерства, он никогда не станет серьезным писателем, коим его теперь все считают. И кроме того, чтобы стать серьезным писателем, ему также необходима большая эмоциональная зрелость, которая позволит глубже, чем сейчас, заглядывать в персонажа, и умение затягивать свой текст в корсет. И еще раз: его собственная кузница – единственное место, где он может выковать все необходимое, это не найдешь в офисе или у издателя, с которым он когда-либо познакомится». Одним ударом Де Вото уничтожил все удовольствие Вулфа от выполненной работы. Одно дело, когда Вулф сам отдает Перкинсу должное. И совсем другое, когда критик обращает это против него же и превращает его книгу в некое фабричное изделие. Вулф резко оспаривал слова Де Вото перед всеми, кто готов был его слушать, но в глубине души писателя бурлил гнев на Макса. Тот факт, что Макс весьма далек от поисков публичного признания и всеми силами жаждал его избежать, ничего не значил для Тома, когда у него закипали эмоции.

Макс проповедовал, что работа редактора подразумевает пребывание в тени. А теперь он, благодаря Де Вото, навсегда вышел вперед. Это Том не станет терпеть вечно, и никто не знал об этом лучше, чем сам Макс.

«“История одного романа” просто невыносима… – написала Максу Марджори Киннан Ролингс. Честность, жесткость и красота выражения писательской тоски сделали текст почти болезненным для восприятия. – Когда его муки сойдут на нет, он станет величайшим писателем, которого когда-либо рождала Америка».

В этом же письме Перкинсу она высказала и другое мнение, в котором была так же уверена: «Когда нас всех не станет, есть шанс, что история литературы посчитает вас величайшим и, несомненно, мудрейшим из всех нас». Ее последний роман «Золотые яблоки» был давно позабыт, и Марджори наконец почувствовала, что созрела для книги о мальчишках, которую Перкинс предложил ей написать несколько лет назад и к которой с тех пор мягко подталкивал. В марте 1936 года она сняла заброшенный домик, чтобы написать там книгу для детей о мальчике из трущоб, который выращивал детеныша какого-то животного. Она спросила, нравится ли Максу название «Фавн»?

«Я рад, что вы хорошо продумали книгу, – ответил Перкинс. – Я думаю, “Фавн” – это хорошее название, но не уверен, мудро ли выбирать именно его, коль скоро оно так поэтично и даже сентиментально». Марджори согласилась пересмотреть его.

Поначалу работать над книгой было трудно, и миссис Ролингс часто обращалась к Перкинсу за советом. Кроме того, она постоянно возвращалась к письмам, которые он написал ей в 1933 году, особенному к тому месту, где он отмечал:

«Книга о мальчике и о жизни в трущобах – это как раз то, что нам нужно: все эти речные путешествия, охота, собаки, ружья и сборище простых людей, которые заботятся о тех же простых вещах, что вы упоминали в книге “Южная Луна в надире”». Спустя какое-то время она прониклась тремя моментами из перечисленных редактором. В первую очередь она поняла, что книга должна быть не столько для мальчиков, сколько о мальчиках. К ней пришло осознание, что лучше всего у нее получалось не придумывать сложный сюжет, а нанизывать маленькие эпизоды один за другим. А также она поняла, что материал, с которым она справляется лучше всего, – это те грубоватые местные истории, которые она выкопала из болотистой земли флоридских трущоб, а не те, которые вылавливала в полете собственного воображения. Она писала об аллигаторах, гремучих змеях, стаях волков, танцах американских журавлей и сильном ветре, который прилетел с северо-востока в 1871 году и вызвал наводнения.