– Давай! – заорал Григорий и бросился за ним.

Здоровяк ревел, размахивая в разные стороны своей ужасной живой ношей. Потом сбоку ткнулось копье, распоров ему ногу ниже колена. Грек пошатнулся, продолжая реветь, но его собственное копье опустилось, и над ним тут же блеснули клинки. У Григория было достаточно пространства, чтобы свалить двоих, одного фальшионом, другого шестопером. Но тут другое копье дернуло голову великана назад, и Ласкарь потерял его из виду, занятый собственными врагами.

Он увидел мужчину, офицера с затейливым калафатом из павлиньих перьев на шлеме, который пытался заткнуть дыру, пробитую рывком могучего грека. Григорий подбежал к нему, ударил шестопером в поднятый щит, упал на колени и взмахнул фальшионом параллельно земле. Сапоги офицера прикрывал доспех, но тяжелый клинок вдавил металл в ногу. Мужчина пошатнулся, вскрикнул от резкой боли; Григорий, вскочив, сильно врезал плечом в большой квадратный щит и, укрываясь за ним, толкнул офицера на его людей.

И тут он почувствовал, как враги внезапно поддаются. И дело не в том, что офицер отскочил назад, заставив Григория упасть на колени. Перед ним открылось пустое пространство, с каждым мгновением оно ширилось – враги начали бежать. Григорию доводилось видеть такое у птиц, когда стая вдруг разворачивалась в воздухе, будто какая-то одна птица управляла всеми остальными. Возможно, враги тоже почувствовали себя птицами; налетевший двуглавый орел обратил их в добычу, а значит – в бегство.

– Константин!

Этот рев заглушил шум битвы. И Григорий увидел под самым знаменем императора, ведущего своих гвардейцев, прямо в центре врагов, которые только что были там, а сейчас исчезали, скрывались за проломленным палисадом, скатывались по склону из тел и грязи.

Преследовать их не было ни нужды, ни сил. Тишина не наступила – было слишком много стонов, – но музыка смолкла, а у людей не хватало дыхания на насмешки.

Григорий, задыхаясь, опустился на колени, как и большинство мужчин вокруг. Но Константин, во главе своих гвардейцев, стремительно подошел к остаткам палисада. Мгновение орел парил над головами защитников, потом залп из луков и кулеврин заставил их пригнуться, отойти.

– Туда! Туда! – послышался знакомый голос.

Джустиниани шел к палисаду, направляя к бреши с десяток мужчин, кативших бочки или волочивших бревна.

– Не бойтесь! – крикнул Командир, увидев, что люди опасаются выйти на открытое место. – Большая пушка стреляет только раз в два часа. Заваливайте, парни. Эй, Энцо, приведи людей!

Григорий видел, как Энцо бежит впереди двух десятков мужчин в доспехах, которые присели за выкаченными на место бочками. Другие тащили на носилках землю, несли ветви деревьев, сети, набитые виноградной лозой. Вскоре пролом, оставленный пушкой, был более-менее завален.

Константин поднял забрало и подошел к генуэзцу.

– Это твоя кровь или вражеская? – спросил он.

Джустиниани снял перчатку и вытер лицо:

– Моя, проклятье всему. Думаю, осколок камня… Энцо! – взревел он. – Принеси мне тряпицу.

– Тебе не… – начал Константин, запнулся. – Тебе не нужно отойти, чтобы позаботиться о ране?

Джустиниани заметил его заминку. Император знал – все знали, – какой эффект произведет уход Джустиниани. Он был сердцем обороны. Без него люди падут духом, и быстро.

Генуэзец тоже знал об этом – и покачал головой.

– Нет. Я не уйду отсюда, пока меня не вынесут.

Энцо принес ткань и начал стирать кровь, а Джустиниани уставился на Григория.

– Ты должен был сидеть наверху, – сказал он, будто грек был виноват во вражеском прорыве.

Ласкарь улыбнулся.

– И упустить всю славу? К тому же вам требовалась помощь.

– С этими мы справились, – пробормотал Джустиниани, морщась от прикосновений ткани, – и справимся снова.

Константин, который пил воду из кувшина, резко уставился на него:

– Но теперь-то турки наверняка побиты?

– Побиты? Нет. – Джустиниани смотрел на тряпицу. – Еще придется пролить немало крови.

– Еще? Но… – начал Константин, но его прервал крик:

– Где император?

– Он здесь.

Кричавший протолкался сквозь одоспешенных генуэзцев, такой же испачканный и окровавленный, как любой из них. Он опустился на колено, не только из уважения, но и от усталости.

– Государь, – выдохнул он. – Враги водрузили свои флаги над Малым Влахернским дворцом.

Хотя он говорил тихо, по толпе солдат быстро пробежал шепоток. Все обернулись на север, вглядываясь в темноту, хотя даже при свете никто не смог бы разглядеть дворец за вершиной холма, увенчанной Харисийскими воротами.

– Я должен… должен идти туда, – сказал Константин.

– Нет! – крикнул Джустиниани, потом понизил голос. – Мы обсуждали это, василевс. Мы не можем бросаться на каждую тревогу. Каждый командир должен держать свою позицию, отбивать ее, если потребуется. Наша позиция – здесь. Здесь! – Он ударил в нагрудник, заставив доспехи звенеть. – Ибо они скоро опять придут, поверьте мне.

Константин закрыл глаза, сглотнул, кивнул.

– Ты прав. И у нас там есть хорошие люди, решительные. Байло Минотто. Несравненные братья Бокьярди. – Он опустил взгляд, заметил Григория, все еще стоящего на коленях, улыбнулся. – И твой брат, Феон Ласкарь.

– Мой… брат?

Григорий вдруг припомнил слова Софии, что-то насчет политика и соглашения с врагом. Его потный лоб похолодел. Ласкарь встал.

– Мой государь, – хрипло произнес он. – Феон…

– К оружию! К оружию! Они идут! Они опять наступают!

Крики заглушили его предостережение. Люди вокруг хватались за оружие.

– Возвращайтесь на свое место, господин, а мы вернемся на свои, – распорядился Джустиниани, в последний раз вытирая все еще текущую кровь. – А ты иди на свое, Зоран.

Это верно. У каждого человека есть своя позиция. И он точно так же не может бежать сквозь толпы воинов к старому дворцу в надежде отыскать Феона, как Константин не может спешить туда на помощь защитникам. В этот день у каждого человека была своя судьба, на беду или на счастье. Григорий выпрямился.

– У меня закончились стрелы, Командир. Так что я вполне могу постоять рядом с вами.

Джустиниани улыбнулся:

– Хорошо. Тогда займи свое место. – Он оглядел Григория сверху донизу. – Но ради сладости Христовой, надень остальные доспехи. Ты выглядишь как башибузук.

Забили барабаны, зазвучали колокола и трубы. Григорий обернулся к бастиону и вздохнул. Веревка казалась сейчас непреодолимой; ему было тяжело просто поднять свое оружие.

– Эй, ты! Ты! Нико! – крикнул он.