Юноша, который помогал ему надеть доспехи, посмотрел вниз.

– Привяжи остальные мои доспехи к веревке. Спусти их мне.

Пока Григорий ждал, он смотрел на север. Небо чуть просветлело. Скоро рассвет. Но даже когда рассветет, он не сможет увидеть отсюда Малый Влахернский дворец и развевающийся над ним зеленый флаг Пророка.

– Феон? – пробормотал Григорий. – Брат?

Малый Влахернский дворец

Часом раньше

– Мегас примикериос! Люди слышат шум снизу. Возможно, они снова наступают.

– Хорошо. Я устал ждать.

Феон медленно, со стоном, поднялся с земли, стараясь не пользоваться левой рукой, висящей на повязке. Он потратил много времени, создавая впечатление сильной боли, и не хотел развеять его перед своим зорким младшим офицером. Кроме того, он не поднимал головы. Тик, который начался у левого глаза, перекашивал все лицо.

– Иди, – сказал он. – Я пойду следом.

Но он не сделал этого. Вместо этого подошел к передней бойнице бастиона и выглянул в нее. Турки снова погасили факелы – обычно это сулило беду. И музыка умолкла – сущее благо, если б это тоже не было дурным знаком. Она заиграет снова, после выстрела пушки и огненных стрел, освещающих ночь, как раз перед тем, как они начнут штурмовать усеянный щебнем и телами склон, оставшийся от соседнего, обвалившегося бастиона.

Турки ходили на приступ пять раз. Каждый раз их отбрасывали. Но каждый раз погибало все больше из немногих защитников. До сих пор Феону удавалось избегать передней линии: уже раненый офицер вышел из боя, но продолжает командовать. Однако долго это не продлится, даже если он нацепит еще одну повязку. Скоро, возможно, останутся только раненые офицеры.

Феон посмотрел на отцовский меч, стоящий в углу каменной комнаты. Проклятая вещь, подумал он, завещанная ему проклятым человеком, поскольку именно он был старшим из близнецов, пусть всего на несколько мгновений. Феон ненавидел своего отца, хотя почти не знал его. Солдат, всегда где-то далеко, защищает съеживающиеся границы империи. Грубый мужчина, вечно отпускающий ядреные шутки, которые он, по очевидным причинам, разделял с младшим из братьев. Когда с очередной войны вернулся только его меч, было столь же очевидно, кому из братьев должно достаться это прекрасное оружие. И потом Феон настоял на своем праве рождения и радовался бессильной ярости Григория.

Он едва поднимал эту штуку. Он был не тем сыном, которым гордился бы его покойный отец. Хотя он обладал многими другими умениями, лучшим оружием, чем какой-то ржавый клинок. Навыками дипломатии. Интеллекта. Навыками выживания. Он возвысился до точки, где император назвал его ойкейосом. И все эти умения должны умереть с ним, потому что он не владел другими? Не владел мечом, грубейшим из всех инструментов? Это было несправедливо – и в равной степени глупо.

Было очевидно, что случится дальше. Возможно, здесь, во время следующей атаки, к которой готовятся турки. Возможно, где-то еще, вдоль долины Лика, где стоял хлипкий палисад.

Не просто очевидно. Определенно. Даже для человека, который не является солдатом. Феон вспомнил о своей встрече с Хамза-беем, о прогулке по аллее иудиных деревьев. Турок задал тогда вопрос: «Что происходит, когда разумный человек обретает уверенность?» И сам же ответил: «Ему следует принять меры».

И сейчас Феон вытащил на свет и стал обдумывать свои возможности. Выйти наружу с мечом, который он едва может поднять? И умереть в бреши, которую все равно возьмут штурмом, защищая город, обреченный пасть? Или…

Он подумал о флаге Хамзы. Вывесив его на доме, он защитит свою собственность, семью, себя самого от грабежей, насилия и рабства. Но только если сделает то, чем заслужит защиту. Ибо только тогда эта защита будет действовать. Обезопасит его семью, само имя Ласкарей.

Что сказал турок при их первой встрече в Генуе? У них больше общего друг с другом, чем у греков с католиками. Что они оба люди Востока. «Вы останетесь в городе и вновь увидите его великим… Помогите нам восстановить его величие, сделать его средоточием империи, которым он был раньше и будет снова».

Это было правдой. Феон коротко рассмеялся, потер дергающееся лицо. Он собирался отдать свою жизнь за неупокоенный труп. А Мехмед обещал возрождение и терпимость, без насильственного обращения в ислам… или католицизм. Православные греки в сердце этого возрождения. Люди с умениями, с интеллектом. Разумные люди вроде него.

Феон оттолкнулся от бойницы и звуков надвигающегося штурма. Это не просто очевидно. Это неизбежно. Более того, таков его долг. Перед семьей. Перед верой. Перед городом. И он не может доверить это дело Софии, испуганной женщине, которая прячется вместе с детьми… Нет, он должен сам обо всем позаботиться. Ему нужно быть дома.

Но сначала нужно кое-что сделать. Доказать свою ценность.

Он уже был у двери бастиона, почти вышел на стену, когда в него едва не врезался – так он торопился обратно – молодой офицер-грек.

– Простите, мегас… – начал он.

Феон поспешно прервал его:

– Я оценил ситуацию. Я иду к Минотто. Здесь нужно больше воинов. Отправляйся на свой пост.

Он повернул в противоположную от боя сторону, направился к лестнице вниз. Юноша за спиной позвал:

– Мегас примикериос…

– Делай, что тебе приказано! – рявкнул Феон, ускоряя шаг.

– Но, кир… вы забыли свой меч.

Он замер. Посмотрел вверх – на юношу на верхней площадке, державшего в руках проклятый предмет. Протянул руку, схватил его и побежал вниз.

– Отправляйся на пост! – крикнул он. – Удерживайте брешь до моего возвращения.

Ответ юноши исчез в реве пушки. Их собственные трубы заиграли сбор. Мимо побежали люди в позвякивающих доспехах.

Феон спустился на нижний уровень, быстро прошел еще пятьдесят шагов, ища нужное. Слева была аллея иудиных деревьев, их розовые лепестки давным-давно осыпались. Справа – глубокая тьма. Он выхватил из подставки факел и начал спускаться по лестнице. Почти сразу услышал резкий лай пушечных выстрелов, а секунду спустя почувствовал дрожь – где-то поблизости врезались в стену огромные каменные ядра. С потолка посыпалась пыль, факел начал трещать и разбрасывать искры. Феону пришлось опереться о стену.

Все было так, как он помнил, когда провожал Хамзу с последнего посольства, – пустая комната, шага четыре, не больше. Простая толстая дубовая дверь, сама Керкопорта, заложенная крест-накрест железными запорами, перед ней загородка из высоких бочек. Он огляделся, воткнул факел в крепление, прислонил меч к стене и подошел к ближайшей бочке.

– И чем же ты тут занимаешься?

Голос был негромким, но Феон задохнулся и отскочил назад. Он трижды промахнулся мимо ножен, прежде чем смог достать кинжал.

– Кто… кто там? – тонким дрожащим голосом спросил он.