Тень вышла из мрака лестницы.

– Я, – вновь послышался голос.

Потом в мерцающем свете появился мужчина. И Феон узнал его.

– Иоганн Грант, – прошипел он, голос его все еще подрагивал.

– Хватит и Джона, – ответил шотландец, сходя с последней ступеньки.

Феон уже имел дело с этим парнем. Как можно меньше, ибо тот все время требовал каких-то редких химикатов или дорогостоящих товаров. Требовал на ужасном, хоть и свободном греческом, щедро сдабривая слова кощунственными непристойностями. Неблагородный человек, хотя он был полезен государству – и над, и под землей. Пока Феон переваривал внезапное появление шотландца, Грант заговорил:

– Ты здесь по той же причине, что и я?

На одно безумное мгновение Феон подумал, что это может оказаться правдой. Если один разумный человек собирается предать город, почему бы это не сделать двоим? Но прежде чем он успел произнести вслух эту мысль, Грант продолжил:

– Я сражался вместе с этими безумными венецианцами, братьями Бокьярди. Христос на кресте, они просто наслаждаются резней, уроды этакие. Мы только что отбросили очередную атаку, все радовались, как улепетывают турки, и тут мне пришла в голову одна мысль… Вот так просто взяла и пришла.

Он прищелкнул пальцами.

– Я всегда считал это слабым местом, ты понял; хоть его и не видно спереди, оно спрятано в изгибе стены. И все равно… – Он наклонился и сплюнул на пол. – Никак не мог отделаться от мысли, ну и решил сходить проверить. А ты?

Феону стало чуть легче.

– То же самое. – Он указал на руку, которую вернул в повязку. – Получил рану и ходил к лекарю. А когда возвращался на пост, мне пришла в голову мысль…

Ударило новое ядро, еще ближе, оба мужчины взмахнули руками, чтобы устоять. С лестницы донесся рев музыки и громкие хвалы Аллаху.

Грант обернулся на звук.

– Эти ослолюбы опять идут. Я лучше вернусь, чтоб не пропустить все веселье. Ты со мной, Ласкарь?

Феон кивнул.

– Да, как только сделаю, зачем пришел. Проверю запоры и петли на двери.

– Ага. Займись. И передавай мой привет своему брату, если увидишь этого безумца.

Он ушел. Феон прислонился к бочке, тихо ругаясь. Его видели здесь, ну что за проклятое невезение? Но он мало что мог поделать – не бежать же за Грантом, чтобы ударить его кинжалом? К тому же этот грязноротый шотландец вполне способен за себя постоять. Кроме того, он подарил Феону оправдание. Проверить слабое место. И мало ли что может случиться после того, как они оба уйдут…

Вытащив руку из повязки, Феон наклонился и обхватил ближайшую бочку. Она была набита кусками камня и песком; тяжелее, чем отцовский меч. Но если наклонить бочку и поставить на окованную железом кромку, он может ее сдвинуть. Потом Феон откатил еще две, расчистив путь к двери. Запорами недавно пользовались, и потому они легко сдвинулись. Петли скрипнули, когда он открыл дверь, но звук затерялся в шуме битвы, криках и проклятиях, музыке и ударах. Феон распахнул дверь, выглянул. Шотландец был прав; калитка располагалась у изгиба стены, и потому ее не было видно от вражеских позиций. Но раз Хамза просил открыть ее, скорее всего он предупредил кого-то, что она может быть открыта.

Откуда-то поблизости послышался пронзительный крик боли. Потом Феон услышал за дверью тихий, но отчетливый шепот. На османском. Они идут.

Ласкарь дернулся внутрь, схватил меч, спотыкаясь, бросился вверх по лестнице, не чувствуя под собой ног. Керкопорта – слишком холодное место для смерти, а турки, которые сейчас войдут в дверь, тут же убьют его. Но его лошадь рядом, а тепло – в нескольких минутах езды.

5 часов утра

Призыв к оружию был излишним. Турки не вышли из темноты… пока. Григорий успел надеть оставшиеся части своего доспеха, так что теперь он был экипирован как генуэзский наемник, каковым и являлся, покрыт гладким черным металлом от барбюты до сабатона. Потом у него нашлось время снять шлем и опереть голову на сломанную бочку. Повсюду вокруг него воины в доспехах пытались отдохнуть в таких же неудобных позах, пока самые зоркие смотрели в ночь – задача, которая становилась все легче по мере того, как светлел мир. Но хотя турки не пришли, их деятельность не утихала. Пушка по-прежнему стреляла, откалывая куски камня от непрочной внутренней стены, снося участки спешно возведенного палисада, которые так же спешно восстанавливали. Стрелы по-прежнему летели в каждого, кто осмеливался высунуть голову. Мехтеры по-прежнему играли, гулкие барабаны и цимбалы держали ритм для визга семинотных севре, криков флейт, плача труб. Хотя он проспал не одну бомбардировку, сейчас сон, такой желанный, не шел, и вскоре Григорий поднялся, потянулся, чтобы расслабить скованные мышцы, посмотрел по сторонам. Шагах в двадцати сидел Джустиниани, поставив рядом шлем, и аккуратно вынимал хребет из скумбрии. Григорий направился к нему.

Командир устроился на маленьком походном стуле.

– Угощайся, – сказал он, указывая на ведерко, где лежало с десяток покрытых синеватыми пятнами созданий.

Рыба была одним из немногих продуктов, которые постоянно поступали в город, ибо даже турки не могли отогнать косяки рыб от города, и каждый солдат, не занятый на сухопутных стенах, стоял на береговых и забрасывал в воду лесы и сети. Хотя Григорий редко завтракал до полудня, он принялся за еду, не зная, увидит ли еще один полдень и когда сможет поесть в следующий раз.

Генуэзец помахал ему хребтом.

– Как ты думаешь? Они закончились?

Григорий, понимая, что его спрашивают не о том, что он жует, ответил просто:

– Нет. Они придут снова. И скоро.

Джустиниани, кивнув, швырнул через плечо кости в канаву у внутренней стены, где лежали вперемешку тела турок и греков.

– Согласен. Мехмед должен почувствовать, как нас прижали. Он попытается снова, еще один раз. И попытается здесь. – Он наклонился, сплюнул. – Пока ты там мечтал о нагих гуриях, пришли вести – турки повсюду потерпели неудачу. Помнишь те флаги над дворцовыми бастионами? Они уже сорваны. В одном месте враги прорвались, никто не знает как, и какое-то время дела были плохи. А потом эти безумные ублюдки, братья Бокьярди – они почти вернули Венеции доброе имя – вышибли турок и снова подняли орла города и стяг Святого Марка.

Со стоном и звяканьем брони Джустиниани поднялся.

– Нет. Последняя попытка будет здесь. Удержимся – и мы победили. Наверняка в сегодняшнем сражении. Возможно… вообще. Моли Бога, чтобы я был прав.

– Аминь. – Григорий тоже встал, посмотрел прямо в глаза Командира, черные, почти как его доспехи. – И кто, по-вашему, поведет этот последний штурм?

Черные глаза прищурились.

– Ты и сам знаешь.

– Да. – Григорий кивнул, перекрестился. – Да защитит нас Господь.