– Ну, пойдем, – сказал Мариус. – Дело сделано. Всеследы стерты. Но обещай мне от всей своей старинной римской католической души,что не отправишься на поиски Плата. Миллион пар глаз смотрели на него, Сантино,и ничего не изменилось. Мир остался прежним, под небом в каждом квадрантеумирают дети, голодные и одинокие.

Дальше я не мог рисковать.

Я отклонился от курса, обыскивая ночь, как луч маяка, выбираясмертных, кто может заметить, как они покинули здание, где занимались деломчрезвычайной важности, но они удалились слишком незаметно, слишком быстро.

Я почувствовал, как они ушли. Я почувствовал, как внезапнопропало их дыхание, их пульс, и я знал, что их унес ветер.

Наконец, по прошествии еще часа, я дал своим глазам обойтите же старые комнаты, где бродили они.

Все было спокойно у бедных одурманенных техников иохранников, которых ввели в транс белолицые призраки из другого мира,выполнявшие свою отвратительную задачу.

К утру обнаружат кражу, обнаружат, что вся работа пропала, иДорино чудо получит очередное печальное оскорбление, что только ускорит потерюинтереса к нему.

У меня все воспалилось. Я сухо, хрипло расплакался, не всостоянии даже набрать в себе слез.

Кажется, один раз я заметил свою руку, гротескные когти,скорее освежеванные, чем обгоревшие, и глянцево-черные, какими я их и помнил –или видел.

Потом меня начала терзать одна загадка. Как же я смог убитьзлого брата моей бедной возлюбленной? Как могло это быстрое страшное правосудиебыть чем-то, кроме иллюзии во время моего подъема и падения под тяжестьюутреннего солнца?

А если на самом деле этого не произошло, если я не осушилдосуха этого жуткого мстительного брата, значит, они – просто сон, моя Сибил имой маленький бедуин. Ну неужели это будет последним кошмаром?

Ночь достигла самого страшного часа. В оштукатуренныхкомнатах глухо били часы. Под колесами трещал вспененный снег. Я еще раз поднялруку. Неизбежный хруст и щелчок. Меня засыпало осколками льда, словно битымстеклом!

Я посмотрел вверх, на чистые, искрящиеся звезды. Как онипрекрасны – сторожевые стеклянные шпили с прикрепленными к ним золотымиквадратиками света, рядами вырезанные резко вдоль и поперек, испещряющиевоздушную черноту зимней ночи. А вот и ветер-тиран, шуршащий в хрустальныхканьонах, достигающий маленькой заброшенной постели, где лежит один забытыйдемон, глядя воровским взглядом огромной души на приободрившиеся в городскихогнях облака. Звездочки, как же я вас ненавидел, как я завидовал, что в этомпризрачном вакууме вам удается с такой решимостью следовать намеченному курсу.

Но я уже ничего не ненавидел. Моя боль очистила меня отвсего недостойного. Я следил, как небо затягивается облаками, поблескивает, на однувеликолепную спокойную секунду превращается в бриллиант, а затем мягкий белыйтуман снова поглощает золотистые отблески городских фонарей и посылает им вответ мягчайший, легчайший снег.

Он упал на мое лицо. Он упал на мою вытянутую руку. Он падална все мое тело, тая крошечными волшебными снежинками.

– А теперь взойдет солнце, – прошептал я, словно меняобнял некий ангел-хранитель, – и даже здесь, под перекошенным жестянымнавесом, через сломанный настил оно достанет меня и унесет мою душу к новым глубинамболи.

В ответ раздался протестующий крик. Чей-то голос умолял,чтобы этого не случилось. Мой голос, решил я, – конечно, как же обойтисьбез самообмана? Безумие – считать, что я перенесу все эти ожоги и второй развытерплю это по собственной воле.

Но голос принадлежал не мне. А Бенджамину, Бенджамину,поглощенному молитвой. Выбросив вперед свой бесплотный глаз, я увидел его. Онстоял на коленях в комнате, а она, как спелый сочный персик, спала средимягких, сбившихся в сторону покрывал.

– Ну, ангел, дибук, помоги нам. Дибук, ты уже приходил.Приходи еще раз. Не беси меня, приходи!

– Сколько часов осталось до рассвета, маленький мужчина? –прошептал я в его небольшое, похожее на морскую раковину ухо, словно сам этогоне знал.

– Дибук! – закричал он. – Это ты, ты говоришь сомной! Сибил, проснись, Сибил!

– Нет, подумай, прежде чем будить ее. Это страшное задание.Я не то потрясающее существо, на твоих глазах высосавшее кровь из твоего врага,обожествлявшее ее красоту и твою радость. Если ты решил отдать долг, ты придешьзабрать чудовище, оскорбление для твоих невинных глаз. Но не сомневайся,маленький мужчина, я буду с тобой навсегда, если ты окажешь мне эту услугу,если ты придешь ко мне, если ты мне поможешь, потому что воля покидает меня, яодин, я хочу восстановиться, но сам справиться не могу, мои годы ничего незначат, и мне страшно.

Он вскарабкался на ноги. Он встал и выглянул в далекое окно,в окно, через которое я мельком подсмотрел за ним во сне его же смертнымиглазами, но он меня увидеть не мог, я лежал на крыше внизу, под роскошнойквартирой, что он делил с моим ангелом. Он расправил свои квадратные плечики и,серьезно нахмурив черные брови, превратился в точную копию византийской фрески:херувим еще младше меня.

– Назови цену, дибук, я иду к тебе! – объявил он исложил в кулак свою могучую ручонку. – Где ты, дибук, чего ты боишься,чего мы не победим вместе? Сибил, проснись, Сибил! Наш божественный дибуквернулся, и мы нужны ему!

Они пошли за мной. Здание находилось рядом с их домом,заброшенная груда металла. Бенджамин ее знал. Несколькими тихимителепатическими фразами я попросил его принести молоток и ледоруб, чтобыразбить оставшийся лед, а также захватить пару теплых одеял, чтобы завернутьменя.

Я знал, что ничего не вешу. Сделав несколько болезненныхдвижений руками, я сломал еще часть прозрачного потолка. Своими когтистымируками я потрогал голову и выяснил, что ко мне вернулись волосы – по-прежнемугустые, каштановые. Я поднес прядь волос к свету, но боль в руке сталаневыносимой, и я уронил ее, не в состоянии пошевелить высохшими, искривленнымипальцами. Необходимо загипнотизировать их хотя бы для первой встречи. Нельзя имсмотреть на то, что от меня осталось, на черное кожаное чудище. Никакойсмертный не перенесет такого зрелища, какие бы слова ни сходили с моих губ.Нужно как-то прикрыться.

Не имея зеркала, я не мог знать, как выгляжу и что конкретноделать. Оставалось только воображать, воображать былые дни в Венеции, когда ябыл красавчиком и прекрасно знал свою внешность по портновскому зеркалу, испроецировать этот образ прямо в их мысли, пусть на это потребуется всяоставшаяся у меня сила; да, так я и сделаю, а еще нужно дать им указания.