Я неподвижно лежал и смотрел на мягкий теплый снегопад, накрошечные снежинки, такие непохожие на ужасный буран предыдущих ночей. Я неосмеливался использовать свои таланты, чтобы следить за их продвижением.

Внезапно я услышал громкий звон бьющегося стекла. Внизухлопнула дверь. Я услышал, как они неровными шагами помчались по металлическойлестнице, карабкаясь по пролетам.

Мое сердце тяжело билось, с каждой судорогой накачивая меняболью, словно тело обжигала собственная кровь.

Внезапно стальная дверь на крыше распахнулась. Я услышал,как они помчались ко мне. При слабом сонном свете соседних высоких башен яразглядел две маленькие фигурки – ее, женщины из сказки, и его, ребенка нестарше двенадцати лет, – они спешили ко мне.

Сибил! Что же она вышла на крышу без верхней одежды, сраспущенными волосами? Как это печально. И Бенджамин не лучше – в тонкойхлопчатобумажной джеллабе. Но они принесли для меня бархатное покрывало, инужно было вызвать видение.

Где тот мальчик, каким я был, где тончайший зеленый атлас иряды изысканных кружев, где чулки и обшитые тесьмой сапоги? И пусть у менябудут чистые блестящие волосы.

Я медленно открыл глаза, переводя взгляд с одного бледноговосхищенного лица на другое. Они стояли под падающим снегом, как два ночныхбродяги.

– Ну знаешь, дибук, ты нас перепугал, – сказалБенджамин бешеным, возбужденным голосом, – а посмотреть на тебя – ты такойкрасивый.

– Нет, не верь глазам своим, Бенджамин, – возразиля. – Быстрее несите свои инструменты, разбейте лед и накройте меняпокрывалом.

Сибил взялась за железный молоток с деревянной ручкой иобеими руками обрушила его, моментально пробив верхний мягкий слой льда.Бенджамин принялся колоть остальной лед, превратившись в маленькую машину,кидаясь то влево, то вправо; осколки разлетались, как жуки.

Ветер подхватил волосы Сибил и бросил ей в глаза. К ее векамлипли снежинки.

Я удерживал образ беспомощного мальчика в атласных одеждах,приподнявшего мягкие розовые руки, не способного им помочь.

– Не плачь, дибук, – объявил Бенджамин, ухватившисьобеими руками за гигантскую тонкую пластину льда. – Мы тебя вытащим, неплачь, ты теперь наш. Мы тебя забираем.

Он отбросил в сторону огромные зазубренные сломанныепластины, а потом сам, по-видимому, замерз сильнее, чем любой лед, уставившисьна меня, округлив рот от изумления.

– Дибук, ты меняешь цвет! – воскликнул он и протянулруку, чтобы потрогать мое иллюзорное лицо.

– Не надо, Бенджи, – сказала Сибил.

Тогда я впервые услышал ее голос и заметил нарочитое храброеспокойствие ее побелевшего лица. От ветра ее глаза слезились, хотя стойкость еене поколебалась. Она выбрала лед из моих волос.

От холода по моему телу пробежала ужасная дрожь, да, онапритушила пожар, но по моему лицу потекли слезы. Из крови?

– Не смотрите на меня, – сказал я. – Бенджи,Сибил, не смотрите. Просто дайте мне в руки покрывало.

Она болезненно прищурила глаза, но упрямо продолжаласмотреть на меня ровным взглядом, подняв одну руку, чтобы придержать воротниксвоей непрочной хлопчатобумажной ночной рубашки, держа вторую надо мной.

– Что с тобой случилось, после того как ты приходил кнам? – спросила она удивительно добрым голосом. – Кто это сделал?

Я глотнул воздуха и снова вызвал видение. Я вытолкнул его изкаждой поры, как будто мое тело превратилось в единый дыхательный орган.

– Нет, не надо больше, – умоляла Сибил. – Ты отэтого слабеешь и ужасно мучаешься.

– Я вылечусь, милая, – сказал я, – честное слово,вылечусь. Я не останусь таким навсегда, уже скоро я изменюсь.

Только снимите меня с крыши. Уберите меня с холода туда, гдесолнце меня не достанет. Это сделало солнце. Всего лишь солнце. Унесите меня,пожалуйста. Я не могу идти. Даже ползти не могу. Я – ночной зверь. Спрячьтеменя в темноте.

– Довольно, ни слова больше! – закричал Бенджи.

Я открыл глаза и увидел, как меня накрыла огромная голубаяволна, словно меня завернули в летнее небо. Я почувствовал мягкое прикосновениебархатного ворса, но даже это оказалось больно, больно для горящей кожи, нотакую боль я мог вынести, потому что до меня дотрагивались их сочувственныеруки, и ради этого, ради их прикосновений, ради их любви я вынес бы все, чтоугодно.

Я почувствовал, как меня подняли. Я знал, что вешу не много,но как ужасно было ощущать собственную беспомощность, пока меня заворачивали.

– Вам не тяжело меня нести? – спросил я. Моя головазапрокинулась, я опять увидел снег и вообразил, что, если напрячь глаза, можноувидеть и звезды, задержавшиеся на своей высоте ради тумана одной-единственнойкрошечной планеты.

– Не бойся, – прошептала Сибил, приближая губы.Внезапно запахло их кровью, густой и сочной, как мед.

Они взяли меня вдвоем, подняли на руки и побежали по крыше.Я освободился от пагубного снега и льда, я свободен практически навсегда.Нельзя допускать и мысли об их крови. Нельзя допускать, чтобы это прожорливоеобгорелое тело взяло верх. Это немыслимо.

Мы спускались по металлической лестнице, следуя поворот заповоротом, их ноги стучали по хрупким стальным ступеням, мое тело сотрясалось ипульсировало в агонии. Я видел над собой потолок, а потом смешавшийся запах ихкрови возобладал над всем остальным, я закрыл глаза и сжал обгорелые пальцы,услышав при этом, как треснула кожаная плоть. Я вонзил ногти в ладони.

Я услышал над ухом голос Сибил:

– Ты с нами, мы тебя крепко держим, мы тебя не выпустим. Этонедалеко. Господи, ты только посмотри, посмотри, что с тобой сделало солнце!

– Не смотри! – резко сказал Бенджи. – Давайбыстрее! Ты что, считаешь, такой могущественный дибук не знает, о чем тыдумаешь? Будь умницей, поторопись.

Они спустились на цокольный этаж, к открытому окну. Япочувствовал, Сибил поднимает меня, просунув руки мне под голову и под согнутыеколени, и снаружи, не отдаваясь больше эхом в стенах, раздался голос Бенджика:

– Вот и все, теперь давай его мне, я его подержу!

У него был взволнованный голос.

Сибил вылезла в окно вместе со мной, это я смог определить,хотя мой тонкий ум дибука полностью исчерпался, и я уже ничего не знал, кромеболи, боли и крови, и еще раз боли, и опять крови, а они тем временем бежали подлинному темному переулку, где небес я уже не видел.