будут ли соответствующие знания получены с большим отрицанием или с большим признанием? Оба случая можно оспорить.

Больше отрицания

Какими бы неуловимыми ни были такие понятия, как перегрузка или усталость, простое нарастание и повторение ужасных образов должно иметь некоторый кумулятивный эффект. Представьте себе, что сегодня сможет увидеть шестидесятилетний человек, который сорок лет регулярно смотрел телевизионные новости. Сейчас достаточно сложно воспринимать и удерживать взгляды зрителей. Новые коммуникационные технологии делают каждую проблему более заметной, но менее понятной. Контекстные вопросы начнут приобретать еще меньшее значение: что здесь натворили колониальные державы? С исторической точки зрения, кто является жертвами, а кто – угнетателями? Действительно ли произошла эта резня? Где беженцы? Станет труднее даже представить себе эффективное вмешательство. Еще труднее для понимания будет список причин «почему ничего не делается?»: ситуация в ООН, сложность конфликта, опасность гуманитарных интервенций, полулегальная и незаконная торговля оружием, торговые соглашения и геополитические интересы. Также усилится конкуренция за скудные ресурсы внимания и сострадания. Требования уже высоки: каждую неделю появляется все больше обращений, новостей и документальных фильмов о далеких страданиях, а также о домашних проблемах. Почему цель этих призывов должна выходить за пределы небольшой либеральной аудитории? В Великобритании все гуманитарные организации вместе получают около 4-х процентов от общего объема благотворительных пожертвований (остальная часть идет на здравоохранение, животных, религию, окружающую среду, образование и искусство).

Успех экологического движения был поразительным. Его первоначальный подъем, вплоть до конца восьмидесятых годов, был частично достигнут за счет гуманитарных причин. Экологическое послание более безопасно, практически аполитично и напрямую апеллирует к личным интересам (если не к вашему здоровью, то к здоровью ваших детей). Даже если повестка дня долгосрочная и сложная, можно продемонстрировать ощутимые успехи – снижение загрязнения воздуха, сохранение природной зоны, спасение дельфинов. Средства массовой информации, особенно телевидение, могут установить связь между глобальными проблемами, такими как загрязнение окружающей среды, кислотные дожди, парниковое потепление, удаление токсичных отходов, сохранение дикой природы и тропических лесов, и тем, как мы живем на промышленном Севере. «Думай глобально, действуй локально» – вот яркое послание средств массовой информации. Такую непосредственность и подразумеваемую причинно-следственную связь гораздо труднее установить в сфере прав человека. В этой сфере не существует изображений, эквивалентных визуальной связи между переработкой мусора и защитой мировых ресурсов.

Понятие усталости от сострадания может быть шатким. Но каждое новое моральное требование усложняет задачу: необходимо установить еще один фильтр или приоритет. Я проверил это, проанализировав свою собственную реакцию на проблемы окружающей среды и прав животных. Оказывается, я не могу найти сильных рациональных аргументов против любого набора утверждений. Но эмоционально они меня совершенно не трогают. Я почти не обращаю внимания (полностью отрицая) на проблемы животных. Я знаю, что обращение с животными в жестоких экспериментах и на промышленных фермах трудно оправдать. Я даже вижу повод стать вегетарианцем. Но в конце концов, как люди, выбрасывающие листовку Amnesty, мои фильтры переходят в автоматический режим: это не моя ответственность; есть проблемы посерьезней; есть много других людей, которые заботятся об этом. Что вы имеете в виду, утверждая, что я отрицаю это каждый раз, когда покупаю гамбургер?

Что касается страданий наших собратьев, то границы этого «сообщества» всегда будут под вопросом. Насколько наше сострадание выходит за рамки наших семей, друзей и близкого круга? Где грань между внутренними проблемами и проблемами далекого мира? Если существует метаправило заботиться в первую очередь о «своих людях», достигается ли порог реагирования на тяжелое положение далеких чужаков? Мы не можем быть уверены, что дополнительная информация (или более ужасная информация?) изменит порог. Люди возмущаются, когда им говорят то, что они уже знают; им не нравится проповеднический и повышенный тон призывов. Но они чувствуют ужас, расстройство, вину и сострадание. Их беспокоят человеческие страдания, они не считают их нормальными и терпимыми. Вот вам и разрыв между заботой и действием.

Изменения в мировом порядке за последнее десятилетие выглядят бесперспективными. Международное вмешательство, такое как бомбардировки из-за событий в Косово, может вызвать политическую реакцию в пользу усиления изоляционизма. Уже существует очевидная тенденция списывать со счетов целые части мира, такие, например, как Западная и Центральная Африка. Изоляционизм может показаться странным в мире глобализации, транснациональных корпораций и надгосударственных структур, таких как ЕС. Однако в этих гигантских институтах сложнее найти структуры ответственности и подотчетности, что позволяет больше отрицать.

Изменение политической культуры в западных демократиях также порождает пессимизм. В Британии новые слои населения являются возрожденными индивидуалистами, типичными для эпохи свободного рынка, они хронически заражены эгоизмом времен Тэтчер. На левом фланге «новые социальные движения» начала семидесятых годов отходили от интернационалистских обязательств. Эти движения были построены вокруг общей идентичности, сепаратистских интересов и озабоченности повседневными проблемами «самореализации», «личного, то есть политического» и «качества жизни». Ничто из этого не побуждает задуматься о голоде в Судане или резне в Алжире. Более того, современные версии политики идентичности основаны на коллективной идентичности жертв. Некоторые представления о «культуре жалоб» и «нации жертв» могут быть преувеличены, но существует тенденция, которая поощряет конкуренцию в отношении того, какая группа пострадала больше всего.

Идеал шестидесятых годов активиста вообще, который может быть мобилизован для любых видов прогрессивных целей, далек от активизма, построенного на исключительном субъективном опыте особых групп. Доктрина мультикультурализма усиливает эту политику отдельных и особых идентичностей. Это не благодатная почва для того, чтобы просить людей мобилизоваться от имени далеких других. Призывы к правам человека порождаются устаревшими идеалами общественной жизни, братства, солидарности, универсальности и общего гражданства. Идеал мирового гражданства, который когда-то был респектабельной идеей, звучит просто ненадежно, когда даже национальное гражданство устарело.

Больше признания

Можно рассказать гораздо более обнадеживающую историю: совсем недавнюю и долгосрочную эволюцию более универсального, сострадательного и инклюзивного сознания. Импульс телезрителей «сделать что-нибудь» при виде страданий (или сказать друг другу, что «нужно что-то сделать») говорит о растущем чувстве морального долга за пределами нации и семьи[522]. Каким бы хрупким и двусмысленным ни выглядело это повествование о сострадании, несмотря на то, что оно должно быть подчинено первобытным узам человеческой привязанности, его присутствие приходится признать. Новое моральное воображение заметно развилось за последние пятьдесят лет благодаря ощутимым усилиям международных гуманитарных агентств и неизбежному присутствию глобальных телевизионных новостей. Все приближается к нам и ускоряется: лица людей в агонии, пространство и время, необходимое, чтобы добраться до них, работа врачей или спасателей, помогающих людям избежать смерти. Границы «морального посягательства» расширились, как и ощущение, что что-то, в конце концов, можно сделать[523].

В этой долговременной истории утверждения о том, что потоки