Дудников смелый парень», — подумал Вязенкин. Он так думал про всех коллег, работающих в горячих точках. Репортаж шел из Чернокозовского следственного изолятора. Вязенкин бывал раньше там, поэтому смотрел с интересом. Выстроенные в ряд подследственные с мрачными лицами и коротко стриженными бородами давали интервью. Камера скользит по лицам. Один сказал, что его арестовали в середине марта во время спецоперации. Он состоял в отряде известного полевого командира. Был бой у села на берегу реки Аргун. Их осталось восемь. Они благоразумно решили сдаться на милость федеральной власти. Теперь они ждут суда и надеются на смягчающие обстоятельства. Они стали боевикам по ошибке: их заставили, они осознали и просят о снисхождении — ведь у каждого семья.

Тема была очевидной — новый тип спецопераций в Чечне. Нет массовым, да точечным зачисткам. Да здравствует НКВД! Милая дама, главный редактор, подписала командировочные удостоверения ему и оператору Пестикову.

Перед отъездом Вязенкин поссорился с женой.

Стояла теплая погода. Вязенкин добрался до деревни. Долго стучал в кованые ворота шамаевского дома. Лаял кобель во дворе. Шамаев, как обычно, встретил недобрым взглядом на выпачканном лице.

— Я сегодня у горна в три смены. А они ходят.

Так — сурово — было принято у Шамаева встречать гостей. Вязенкин любил Макара, с ним было спокойно. Шамай будто был выкован из железа. Они обнялись. Двор просторный у Шамая, под ногами вьется добрый спаниель. Хорошо у Шамая во дворе: яблони в цвету, кролики. Церкви по всем четырем сторонам света и купола. Благолепно. Молот стучит в кузне.

Вязенкин выкладывает на стол продукты и водку.

Шамай любит вкусно поесть.

Выпили.

— Крест.

— Макар!

— Да ладно… На солдатском кладбище один мужик поставил крест. Год воровал цемент со строек — возил в хозяйственной сумке, кое-как построил. Мы перед Девятым мая волокли крест на себе, на горбу. Установили. А через год приехали, а крест местная администрация демонтировала. Сказали, что будет теперь вид на кладбище по утвержденному проекту, потому что кладбище переходит в ведение властей. Помнишь, эту жирную тетку с администрации? Ты с ней тогда все шуры-муры заигрывал.

— Глупости, я не заигрывал, налаживал контакт.

— Наладил? А мужик после помер. И крест повалили. А где тогда был Бог?

У Шамая нередко происходил с Богом конфликт. Он его раздувал. На церквях звонили в колокола. Молот стучал в кузне. Спаниель брехал у ворот.

— Батюшка, говорю, вы меня просите церковную ограду перековать и платить не хотите. А скажите, батюшка, вы ведь третью машину меняете в этом году. Он мне с упреком — что я в чужой карман смотрю, что это не его забота, а Богова. А я ему, тогда, батюшка, или платите, или сами куйте. А ты, добро-о людям!.. крест пронесу… Кому, пидорам этим?..

Частыми гостями у Макара Шамаева были сосед-хирург и малограмотный здоровяк участковый по прозвищу Ушастый. Хирург имел нюх на выпивку. Они с Макаром раньше крепко дружили, — женился хирург и стал думать о семье. Макар так и остался бобылем. Ушастый был добрым малым — с Макаром вел споры о Боге. В некоторых местах спора Вязенкин представлял, что Ушастый замахнется и стукнет Шамая за Бога по голове. Шамай ругался страшно и сверкал единственным нерусским глазом. Ушастый очень уважал кузнеца и бить конечно же не собирался и даже не имел права так поступать как гость.

На этот раз пришли оба, расселись, стали выпивать и спорить.

— Нет Христа! — кричал Шамай. — Евреи вам придумали, и вы радуетесь, а чтоб своей башкой подумать, вы не хотите. А Бог один. Бог и есть космос.

Ушастый в такие моменты ухмылялся и выпивал с Шамаем не чокаясь. А хирург крестился, произнося самые важные слова молитв.

— Господь тебя простит, он милосерден. Надо всегда просить у Господа, и он даст.

Но Шамая не так было просто сбить молитвой. Он кричал, что верить он верит, но не в вашего еврейского бога, а в тех, которые были до него.

Вязенкину стало интересно на этом месте. Он не пил со всеми — употреблял же таблетки, а потому споры воспринимал отчетливо, не теряя окончаний и разных важных, но малозаметных спьяну деталей. Вязенкину всегда казалось, что Макар Шамаев богобоязненен и верит в сверхъестественное. Шамай страшно вращал глазом и говорил о своих видениях так, чтобы и не засомневался бы никто из слушателей:

— И раз мне случилось копать солдата. Копаю. На солдате выросла береза. Достаю кости и вдруг вижу, что я в сорок втором году: вокруг все грохочет, стреляют пулеметчики, самолеты и так далее. Война. Я не шелохнусь. И вдруг медсестра бежит и упала сразу убитая, а левее двое солдат упали. И все стихло. А потом мы нашли медсестру с сумкой и двух солдат в обнимку под березой. Это как?

— Это Господь указал тебе, — блаженно, пьяненько моргая, вещает хирург. — Давайте я вам прочту стихи. «Встает стеной Валдайский лес, и тени умерших солдат на поле боя в час рассвета… Мы милосердием богаты, две тыщи лет храним в сердцах…»

Шамай встает и уходит. Он не любит стихов хирурга. Шамай сам талантлив и может покритиковать. Вязенкин всегда хвалился: «У меня есть друг, таких один на миллион. Кузнец. Может что хочешь выковать».

Ушастый с Шамаем иногда говорят о делах. Они клады ищут. Вязенкину про клад слушать неинтересно. Ушастый договаривается с Шамаем, что поедут копать старый колодец. Шамай учил Ушастого:

— Дурак, тебе ментовская зарплата дана, чтобы ты с голоду не подох. Еще тебе даны пистолет и власть. Думай головой, как жить.

Вязенкин предполагал, что Ушастый имеет какой-то законный способ прокормить семью. Плохого об Ушастом и Шамае подумать Вязенкин не мог. Шамай прослужил семнадцать лет в органах, вышел на пенсию, но слыл среди братвы честным ментом.

Вязенкину хотелось поговорить о своих командировках, пересчитать, сколько их было, помянуть третьим тостом погибших. Но у Шамая третий пили, как обычно, среди невоевавших. Вязенкин думал, что пусть — чего людям морочить голову этой войной.

Народ за третьей рюмкой ожесточенно спорил о Боге.

— Нет Бога.

— Есть.

Вязенкин тогда задумался, что надо принять таблеток, что необходимо позвонить молодой жене, родителям и дочери. И еще задумался, что, может, правда, Бога нет, раз так ожесточенно спорят об этом. Или есть, но не такой, а другой — не как с иконы: еще же есть мусульмане, иудеи и буддисты, и множество разных религиозных сект.

Но Шамай пошел дальше, он заявил:

— А я раскрестился!

Хирург читал молитву. Ушастый ухмылялся.

— Как это? — спросил Вязенкин.

— По телефону. Позвонил одному знакомому монаху и сказал, что разуверился. Он меня и раскрестил.