Мур записался в городскую библиотеку, начал читать пьесы Ибсена. С мальчиками общается, рассказывает им о Париже. Девочки одна за другой влюбляются в него, даже пригласили его на свою вечеринку, где Мур “наелся меду, коржиков, конфет, напился чаю”.

На девушек Мур не обращал внимания[153], хотя одна девятиклассница ему всё же приглянулась. О верности Вале Предатько он, конечно, и не задумывался. Впрочем, с этой девушкой, имени которой мы никогда не узнаем, Мур сдружиться не успел. 21 сентября в Чистополь приехал директор Литфонда В.В.Хмара. Он неожиданно предложил Муру оставить интернат и вернуться в Москву. Чем объясняется это предложение, на которое Мур имел неосторожность согласиться, мы точно не знаем. Мария Белкина считала, что от Мура просто хотели избавиться: “…и вовсе не потому, что близкие его были репрессированы – хотели избавиться от самого Мура, от чужеродности его, от несделанности его по общему образу и подобию. Боялись нести за него ответственность. Его хотели сбыть с рук…” Белкиной рассказывали, что после отъезда Мура “в интернате вздохнули с облегчением”. Но кто вздохнул с облегчением? Влюбленные девушки если и вздохнули, то от грусти. Мальчики? Разве они так низко себя ставили, что не надеялись отбить у Мура девчонок, которыми он всё равно не интересовался? Педагоги? Боялись, что “иностранец” Мур сболтнет что-то лишнее?

Так или иначе, 28 сентября Мур с багажом, всё еще довольно громоздким, на пароходе отправился в Казань. Там он пересядет на поезд и 30 сентября прибудет в Москву. Это путешествие Мур назовет “кошмарным”, зато сбудется его мечта – он вернется в свой любимый советский город. В единственный русский город, который он любил.

В этот же день, 30 сентября 1941 года, 2-я танковая группа[154] генерала Гейнца Гудериана перешла в наступление на Брянском фронте. Как пишет сам Гудериан, наступление оказалось для русских неожиданным. На следующий день пал Севск. 2 октября фронт был полностью прорван. 3 октября немцы взяли Орел. Так началась немецкая операция “Тайфун” – наступление на Москву.

Мур приехал в октябрьскую Москву. По ночам уже начинались заморозки, но днем было тепло – 12–14 градусов. С 5 октября начнется резкое похолодание. Почти весь октябрь будет холодным. В лучшем случае – моросящий дождь, а то и снег с дождем. 17 октября выпадет снег, но через день-два растает, превратившись в слякоть и грязь. Вскоре в Москве “на соединении улиц, перед площадями, оставив лишь узкий разрыв для движения”, установят противотанковые ежи. На них пойдет арматура так и не построенного Дворца Советов.

Даже центральные улицы стали малолюдны. Эвакуация из Москвы продолжалась, город пустел. Витрины магазинов были заложены мешками с песком. Замазали маскировочной краской золотые купола кремлевских соборов. Мавзолей замаскировали под домик-избушку. Москвичи не очень верили в эффективность этой маскировки. Были уверены, что у немцев отличные карты и они хорошо знают, какие здания надо бомбить.

Метро работало до восьми вечера, после чего его превращали в огромное бомбоубежище. Самое надежное и относительно комфортабельное: в метро не только оборудовали туалеты, но даже установили фонтанчики с питьевой водой. На рельсы укладывали деревянные щиты, чтобы и это пространство можно было использовать. Их убирали ранним утром – перед открытием движения. Осенью 1941-го в метро спасались от бомбежек до 300 000 человек.

Гораздо хуже было тем, кому пришлось укрываться в обычных бомбоубежищах, то есть в укрепленных кирпичами подвалах зданий вроде подвала дома на Покровском бульваре, над оборудованием которого еще летом поработал Мур. Если были окна, их заклеивали и плотно закрывали. Двери также закрывались, чтобы с улицы не залетали осколки фугасных бомб или зенитных снарядов. Зенитные снаряды, разрываясь в воздухе, падали на площади и улицы целым дождем осколков. Это была еще одна опасность, заставлявшая людей прятаться в укрытиях. Устроить в таких убежищах ватерклозеты было невозможно, поэтому вместо туалетов, согласно специально разработанной инструкции, устанавливали так называемые пудр-клозеты – усовершенствованный вариант тюремной параши. Дно емкости для нечистот засыпалось опилками, торфом или песком, что позволяло несколько уменьшить специфический запах. Наспех сколоченная кабинка защищала от посторонних взглядов. Норма – один клозет на 80 человек.

Сидеть в темном бомбоубежище, дышать испарениями немытых тел и запахом пудр-клозета многим очень быстро надоело. Самые смелые уже привыкли к бомбежкам и не спешили в убежище даже после сигнала воздушной тревоги. Убьет так убьет, значит – судьба. Мур был одним из таких москвичей. Первую бомбежку он пересидел в убежище, но потом, случалось, оставался у себя в комнате. Пока тетя Лиля с подругой Зинаидой Ширкевич сидели в подвале, Мур писал дневник или читал любимого Поля Валери. Впрочем, в начале октября немцы Москву не бомбили. Всю свою авиацию они бросили против советских армий, окруженных в котлах под Вязьмой и Брянском. В Москве еще не знали о трагедии на Западном фронте, но тревога в городе постепенно нарастала. Фронт всё приближался, город стал почти прифронтовым.

“За спиной Пушкина расселилась странная семья невиданных зверей – аэростатов, они заняли весь бульвар до памятника Тимирязеву, – вспоминала Лидия Либединская. – По утрам они мирно дремали на газонах, потом девушки в пилотках и военных гимнастерках водили их на поводу по улицам: аэростаты плыли над тротуарами, медлительные, важные и непонятно-послушные. А вечером, когда золотая летняя заря гасла и всё не могла погаснуть над темной, без единого огня Москвой, аэростаты поднимались в небо, их было многое множество, небо казалось испещренным телеграфными черточками и тире – аэростаты несли караульную службу…”10191020

Временно ослабили светомаскировку. В темные ночи и длинные осенние сумерки полная темнота на улицах опасна: прохожий не увидит трамвая, преступник сможет незаметно подойти к жертве и т. д. Поэтому фары трамваев и машин гасли теперь только после объявления воздушной тревоги. Но город всё равно жил в сумерках, лампочки горели вполнакала – экономили электроэнергию: “Едва узнаваемые, погруженные в холодную темноту улицы, насквозь продутые октябрьским ветром, пахли инеем, недалеким снегом…”1021

При этом работали столичные кинотеатры, и даже многие театры еще не эвакуировались и давали представления. В кино шли оборонные фильмы и киносборники: “Героическая оборона Одессы”, “Борьба с вражескими танками”, “Вступление советских войск в Иран” (забытый сюжет отечественной истории) и даже “Лондон не сдастся”. В аннотации к последнему фильму говорилось: “Фильм показывает, как мужественные лондонцы защищают свой любимый город от фашистских пиратов”. Кто бы мог поверить в такой фильм с такой рекламой на советском экране еще год назад… Показывали фильм о “разгроме гитлеровских полчищ под Ельней”. В октябре 1941-го бои на Ельнинском направлении преподносили как большую победу. И правильно делали: в дни беспрерывных поражений ценен даже маленький успех.