Мы поехали в «Корягу» на пикапе, потому что у джипа не было верха, а ночка выдалась вздорная-капризная: то все ясно и луна в первой четверти сияет в безмятежном небушке, то как молнии засверкают, как шквал налетит с дождем и слякотным снегом… (Эти вопросы не ущемляли мое давешнее чувство малого триумфа… пока Хэнк не поволок меня в «Корягу» с такой решимостью… тогда-то я свалился со своего облачка и встревожился.) На Главной было столько машин, что пришлось запарковаться у пожарной станции и идти до «Коряги» пешком. Там жизнь кипела: свет, шум, гам, народ только что на тротуар не вываливается. Два гитариста играют «Под двойным орлом», врубив усилки на полную. Никогда не видал тут такого аншлага. Перед всей длиннющей барной стойкой — ни единого свободного местечка, и даже между стульями кое-кто протиснуться умудрился, стоит боком. Кабинки просто лопаются, и Тедди затребовал официантку из «Морского бриза», чтоб помогла с разносом. Народ стоит вокруг шаффлборда, висит на игровом автомате, народ в уборной, народ на эстраде, и шумные толпы хлещут пиво в каждой прокуренной дыре-норе аж до самого автовокзала. (И что-то в угрюмо-усмешливой манере Братца Хэнка обратило мою тревогу в ужас.) Я не исключал, конечно, что будет людно, и был готов к овациям, но прием, оказанный нам, когда мы с Джоби и Ли вошли, застал меня начисто врасплох. Я б еще понял, если б нас закидали стульями и бутылками, но когда они вместо этого стали нам махать руками, улыбаться и здоровкаться — меня это взаправду на время выбило из колеи.

Я прошел мимо шаффлборда, и парни, которых я едва знал, чествовали меня так, будто я к родне в гости заехал. У стойки нам тут же расчищают три места, и я заказываю три пива.

(Моей первой мыслью было, что Хэнк задумал унизить меня перед лицом этого сборища, устроить словесную публичную порку за мои прелюбодейские поползновения…)

Друзья детства принялись хлопать меня по спине и щелкать моими подтяжками. Мотоциклетные приятели закидали вопросами о моем самочувствии. Доблестные однополчане-морпехи, от которых я годами весточки не получал, вдруг десантировались из небытия. Дюжины парней: «Эй, как дела, Хэнк, старый енот? Господи, сколько лет, сколько зим. Как она?» Я пожимал руки, смеялся над шуточками и разглядывал лица, лезущие со всех сторон, в зеркале за частоколом бутылок на полке.

И никто из них и словом не обмолвился о нашем контракте с «ТЛВ». Ни единая душа!

(Но прошло несколько минут без происшествий, и я решил: нет, у Братца Хэнка на уме какая-то пакость похуже.)

Когда шквал приветствий поутих, я смог получше оглядеться. Мама родная! Даже для субботнего вечера, даже для субботнего вечера в «Коряге» в Ваконде — все равно невообразимое что-то. За каждым столиком парней — на пару грузовиков, и все орут, смеются, пивом заливаются. И, что б мне пусто было, никак не менее двух дюжин дамочек! Больше баб, чем я за всю жизнь в «Коряге» видал. Обычно — считай, повезло, когда одна баба на десяток мужиков, но нынче их одна к четырем, не меньше.

И тут до меня дошло, в чем фишка: бабы не ходят в бар такими стадами, если только там не ожидается выступление известной группы, или лотерея, или крепкая драка. Особенно драка. Ничто так не притягивает дамочек, как надежда поглазеть на маленькую потасовочку. Визжалки и вопилки, рычалки и оралки… Каждая из этих шпилечнокаблучных особей в красных свитерочках в то или иное время на моих глазах рвала в клочья какого-нибудь датого детину, который только что начистил рыло ее папику, и жалила бедолагу с такой свирепостью, что и на двух папиков и на три пасеки достало бы. Всё как на рестлинге. Вы никогда не замечали, что там первые три ряда вокруг ринга — сплошняком заполнены милыми алыми ротиками, которые орут: «Придуши вонючего ублюдка, оторви ему голову!»?

(Пакость — поизощренней унижения БЕРЕГИСЬ! и поболезненней словесной порки! Хэнк, Джо Бен, все в этом баре, казалось, ждали прибытия некоего льва, которому я был назначен на съедение БЕГИ ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ!)

Будь я рестлером, меня бы точно мучили кошмары с этими первыми тремя рядами. Чую: до исхода ночи случится так, что и эта коллекция красоток разнообразит собою мои не самые добрые сны.

Я заказал еще выпивки, на сей раз виски, «Джонни Уокер». Почему, спрашивается, я непременно покупаю дорогое бухло, когда жду побоища? Обычно-то — пиво, пиво и пиво, кружка за кружкой, мило, гладко, неторопливо.

(УДИРАЙ!)

Может, потому, что пиво медленное и есть, а тут нужно что позадорней?

(БЕГИ! БЕГИ, ДУРАК! НЕУЖТО НЕ ЧУЕШЬ, КАК ЖАЖДЕТ КРОВИ ЭТА ТОЛПА?)

Хей, детка, какая страсть, какой накал! Нежели все эти горячие еноты приползли сюда только затем, чтоб посмотреть, как из меня вытряхнут требуху? Ну, сейчас я точно зардеюсь, от смирения и малешко — от гордости.

(Но как раз когда я уж был готов рвануть к двери — ДАВАЙ, ДУРАК — Хэнк вновь с успехом подорвал мою уверенность…)

Я наклонился к Джоби, который был по-прежнему в непонятках от оказанного нам приема:

— Ты уже усек, что тут творится?

— Что? Тут? Я? Ей-богу, нет. Точно — нет.

— Что ж, готов поставить свою старую катушку для спиннинга против твоей новой, что скоро мы удостоимся визита Верзилы Ньютона.

— О-о, — сказал Джо. — О-о!

(…поведав Джо Бену, что толпа жаждет не моей крови, а его, Хэнка…)

К нам присоседился Лес Гиббонс, рот весь измазан клубничным вареньем. И кто ж, спрашивается, переправил его через реку на этот раз? Он жмет всем руки, заказывает пиво.

(…и разъяснив, что долгожданный всеми лев — его заклятый соперник, о котором я столь наслышан: знаменитый Верзила Ньютон.)

— Хэнк, — спрашивает меня Ли, — а каковы именно твои отношения с этим знаменитым мистером Верзиньютоном?

— Да так сразу и не скажешь, Малой… каковы именно.

Встревает Лес:

— Верзила — он, значить, грит, что когда Хэнк…

— Лес, — говорит Джо, — тебя не спрашивали! — чем затыкает Леса. Джоби вообще всю дорогу Гиббонса в грош не ставил, но с недавних пор зубец на него точит.

— Можно сказать, — говорю я Ли, — наши отношения таковы, что этот городишко слишком тесен для нас двоих.

(Итак — снова никаких логических резонов для моего присутствия в баре. Я озадачен, в смятении, и рассудок отчаялся ублажить капризную и, очевидно, напрасную паранойю.)

Многие вокруг фыркают, посмеиваются. Но Лес очень серьезен. Поворачивается к Ли и говорит:

— Верзила, он, значить, напирает, что твой братан смухлевал. В мотогонках.

— Да не в том дело, — говорит Джо Бен. — Ньютон — остолоп, Ли. Чисто потому, что он заявляет, будто Хэнк обесчестил его подружку, три или четыре года назад. Что, по моему разумению, наглейший поклеп, потому что девица перестала быть девицей задолго до того изнасилования.

— Ты его только послушай, Ли. Господи, Джо, брось — это ж, пожалуй, мой главный трофей, и нечего его умалять. Разве лишь, — я подмигнул Ли, — разве лишь, у тебя имеются доказательства из первых рук насчет того, кто раскрыл бутончик малютки Джуди?