На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы,показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательноподготовленное им дело теперь испорчено кем-то и что этот кто-то будет нестивсю ответственность за все то, что произойдет теперь.

— Ну, скажи ты этому болвану, — отвечал он на запрос отвотчинного департамента, — чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что тыспрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади — пускай едут во Владимир. Нефранцузам оставлять.

— Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшегодома, как прикажете?

— Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедшихвыпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и богвелел.

На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердитокрикнул на смотрителя:

— Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет?Пустить их, и всё!

— Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.

— Верещагин! Он еще не повешен? — крикнул Растопчин. —Привести его ко мне.

К девяти часам утра, когда войска уже двинулись черезМоскву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто могехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надобыло делать.

Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и,нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.

Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется,что только его усилиями движется все ему подведомственное народонаселение, и вэтом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главнуюнаграду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое мореспокойно, правителю-администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестомв корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиямидвигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре,взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждениеневозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает додвинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источникасилы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.

Растопчин чувствовал это, и это-то раздражало его.Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришелдоложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер,передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стоялаогромная толпа народа, желавшая его видеть.

Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагаминаправился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялсяза ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа.Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой,говорил что-то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозьзакрытые окна слышен был гул голосов.

— Готов экипаж? — сказал Растопчин, отходя от окна.

— Готов, ваше сиятельство, — сказал адъютант.

Растопчин опять подошел к двери балкона.

— Да чего они хотят? — спросил он у полицеймейстера.

— Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти нафранцузов по вашему приказанью, про измену что-то кричали. Но буйная толпа,ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…

— Извольте идти, я без вас знаю, что делать, — сердитокрикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что онисделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» — думал Растопчин, чувствуяподнимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого-то того, кому можнобыло приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячимилюдьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila lapopulace, la lie du peuple, — думал он, глядя на толпу, — la plebe qu`ils ontsoulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, этиподонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужнажертва“.] — пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого.И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва,этот предмет для своего гнева.

— Готов экипаж? — в другой раз спросил он.

— Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина?Он ждет у крыльца, — отвечал адъютант.

— А! — вскрикнул Растопчин, как пораженный каким-тонеожиданным воспоминанием.

И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами набалкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись квышедшему графу.

— Здравствуйте, ребята! — сказал граф быстро и громко. —Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управитьсяс злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождитеменя! — И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.

По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он,значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанциюразвяжет!» — говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.

Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер,приказал что-то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась ккрыльцу. Выйдя гневно-быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулсявокруг себя, как бы отыскивая кого-то.

— Где он? — сказал граф, и в ту же минуту, как он сказалэто, он увидал из-за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человекас длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодойчеловек этот был одет в когда-то щегольской, крытый синим сукном, потертыйлисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые внечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело виселикандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.

— А! — сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд отмолодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. —Поставьте его сюда! — Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил науказываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика,повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил передживотом тонкие, нерабочие руки.