Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжеловздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.

Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ейидти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, чтоеще не было прибрано?

В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились укалитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.

Мавра Кузминишна подошла к калитке.

— Кого надо?

— Графа, графа Илью Андреича Ростова.

— Да вы кто?

— Я офицер. Мне бы видеть нужно, — сказал русский приятный ибарский голос.

Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел летвосемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.

— Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволилиуехать, — ласково сказала Мавра Кузмипишна.

Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительностивойти или не войти ему, пощелкал языком.

— Ах, какая досада!.. — проговорил он. — Мне бы вчера… Ах,как жалко!..

Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственноразглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, иизорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.

— Вам зачем же графа надо было? — спросила она.

— Да уж… что делать! — с досадой проговорил офицер и взялсяза калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.

— Видите ли? — вдруг сказал он. — Я родственник графу, и онвсегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкойпосмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотелпопросить графа…

Мавра Кузминишна не дала договорить ему.

— Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, —сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишнаповернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.

В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер,опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживалсяпо двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда онапобежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, которыйтеперь должен подходить к Рогожской?» — думал в это время молодой офицер. МавраКузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутыйклетчатый платочек, вышла из-за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернувплаток, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдалаее офицеру.

— Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно,по-родственному, а вот может… теперича… — Мавра Кузминишна заробела исмешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарилМавру Кузминишну. — Как бы граф дома были, — извиняясь, все говорила МавраКузминишна. — Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, — говорила МавраКузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясьи покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк кЯузскому мосту.

А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла передзатворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный приливматеринской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.

В недостроенном доме на Варварке, внизу которого былпитейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшойгрязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, смутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую-то песню. Онипели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь,но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них,высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонкимпрямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестаннодвигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми,которые пели, и, видимо воображая себе что-то, торжественно и угловаторазмахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцыкоторой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанноспускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будточто-то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука быланепременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики дракии удары. Высокий малый махнул рукой.

— Шабаш! — крикнул он повелительно. — Драка, ребята! — И он,не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.

Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в этоутро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи сфабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбув кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльцезавязалась драка.

Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время каквыходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.

Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь нацеловальника.

Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицорвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:

— Ребята! наших бьют!

В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапываякровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:

— Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..

— Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! — завизжалабаба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленногокузнеца.

— Мало ты народ-то грабил, рубахи снимал, — сказал чей-тоголос, обращаясь к целовальнику, — что ж ты человека убил? Разбойник!

Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то нацеловальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.

— Душегуб! — вдруг крикнул он на целовальника. — Вяжи его,ребята!

— Как же, связал одного такого-то! — крикнул целовальник,отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросилее на землю. Как будто действие это имело какое-то таинственно угрожающеезначение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.