поселились в Тулузе. Вернуться сюда — как будто вернуться в прошлое, понимаешь?

Жоанна слушает его вполуха. Она только держит лестницу, на которую взобрался Альбен, удерживает ее на месте, пока он сверлит стену дрелью. Когда оглушительный шум дрели умолкает, Альбен продолжает болтать:

— Потом, когда закончим делать отверстия, займемся опорами. Это сейчас делают Эмиль и Ванс, там…

Обеденный перерыв наступает быстрее, чем она ожидала. После обеда Эмиль спасает ее, уведя заканчивать опоры, которыми он занимался утром. Болтовню Альбена приходится выносить Вансу, и Жоанна этим вполне довольна.

— Ну, как тебе первый день? — спрашивает Эмиль, когда она выходит вечером из-под горячего душа.

— Хорошо снова подвигаться.

Он улыбается ей.

— Я, кажется, тебе не говорил… Сегодня Ванс здесь последний день. Он уезжает в Германию готовиться к дню Святого Николая с семьей. Здесь, в усадьбе, есть такая традиция. Каждый раз, когда кто-то из волонтеров уезжает, они устраивают маленький праздничный ужин с Ипполитом. Это сегодня.

Она кивает.

— Конечно, если ты очень устала…

— Нет. Все хорошо. Я приду.

— А, и последнее…

— Да?

— Они очень любят играть в карты… и пить вино. Боюсь, это может затянуться.

У него несчастный вид, но она снова улыбается.

— Хорошо. Это может быть приятно.

Температура в маленькой кухоньке приближается к двадцати шести градусам. Камин набит дровами. Бутылки ходят по кругу и изрядно разогрели лица. Густая испарина осела на окнах. Ипполит принес колба´сы, местные сыры, свежий хлеб и много бутылок красного вина.

— Супермаркеты я не люблю, — делится Ипполит с Жоанной. — У нас здесь есть то, что называют «Тут Тут».

— Что это такое?

— Фургон, который доставляет нам свежие местные продукты. Я закупаюсь только в «Тут Тут». Вот, попробуй-ка. Это беарнское вино. Каберне.

Он не оставляет ей выбора. Не спрашивая, наполняет ее стакан. Трудно не поддаться легкости и теплоте момента. Щеки красны, голоса все громче. Ванс смешит всех, пытаясь произнести «шампанское» со своим немецким акцентом. А потом Ипполит рассказывает им историю Ааса, и все внимательно слушают. Они узнают, что Аас называют «краем свистунов», потому что у его жителей есть одна особенность: давным-давно, до новых средств коммуникации, они общались, пересвистываясь с одного края долины на другой.

— Понимаете, долина служит своеобразным проводником волн. Можно было пересвистываться между пастбищами и деревней.

— Правда? — скептически спрашивает Альбен.

— Пастухам удавалось общаться на расстоянии до двух с половиной километров! Они создали свой язык, язык свиста, довольно сложный, который передавался из поколения в поколение!

Все за столом в изумлении.

— Но этот язык исчез с приходом технологий коммуникации.

Ванс спрашивает со своим густым акцентом:

— Вы на нем говорите?

— Конечно. Мой дед выучил меня ему, когда я был еще пацаном.

Теперь все вокруг стола, изрядно пьяные, засунув два пальца в рот, пытаются свистеть. С каждым стаканом они все менее верно воспроизводят высвистанные Ипполитом ноты, с каждой попыткой все хуже, но старый пастух не отчаивается.

— Надо освоить окситанский, чтобы выучиться языку свиста.

Он заставляет их повторять «порори вороча», что значит «позови врача», потом высвистывает это двумя пальцами. Последующая какофония переходит во всеобщий хохот, и Ванс заявляет, всхлипывая от смеха:

— А еще говорят, что немецкий язык трудный! Ну и ну!

23

Наутро голова у Эмиля тяжелая и болит. Во рту пересохло. Они действительно злоупотребили вином. Даже Жоанна. Ванс простился с ними ночью, уходя спать, автобус у него рано утром от церкви Ааса.

Эмиль поворачивается, морщась. От дневного света усиливается боль в висках.

— Жоанна?

Он привстает в постели. Ее нет рядом. Он видит ее силуэт на подоконнике. Она прижимает к уху телефон, и его сердце подпрыгивает в груди. Первая его мысль: «Леон!» Он так и не признался ей, что говорил с ним… Жоанна оборачивается к нему. Она бледна и слегка дрожит.

— Что случилось?

Она встает так медленно, что даже тревожно. Подходит к кровати и протягивает ему телефон.

— Что это?

Его сердце бьется очень часто. Ему трудно дышать. Он чувствует, что что-то не так, но не в состоянии собраться с мыслями. Он думает о Леоне. Но почему Жоанна протягивает ему телефон?

— Это голосовое сообщение, — говорит она странно хриплым голосом.

Он не понимает. Берет телефон и прижимает его к уху, а Жоанна медленно возвращается и садится на подоконник. В трубке звучит механический голос:

— Сообщение получено в восемь часов тринадцать минут утра.

Щелчок, какой-то сдавленный звук, потом женский голос:

— Доброе утро, Жоанна, доброе утро, Эмиль. Это Анни. Я…

Снова сдавленный звук, который Эмилю не удается распознать.

— Я звоню, чтобы сообщить вам, что мама ушла… Вчера вечером. Она улетела на небо. Она не мучилась… Она… Она ушла во сне.

Сердце совершает головокружительный кульбит. Оно падает в груди, все ниже, ниже, падает на пол, пробивает паркет. Эмиль медленно поднимает голову с ощущением, что она весит тонны. Лицо Жоанны на подоконнике залито слезами. Им не надо ничего говорить. Они знают, что у них общая боль.

Он колотит, колотит и колотит долотом по камню. Руки растрескались от холода. Он к тому же поранился в нескольких местах. Весь в порезах. Но он ничего не чувствует.

— Эмиль…

Голос Жоанны звучит за его спиной. Он не слышал, как она подошла, не слышал ее шагов по строительному мусору.

— Уже поздняя ночь. Ты бы шел домой.

Он пожимает плечами.

— Я сейчас. Закончу этот проем.

— Минус восемь градусов.

— Мне осталось меньше часа. Иди в тепло. Я скоро.

Жоанна колеблется. Она стоит, опустив руки. Вязаная шапочка и огромный шарф скрывают почти все ее лицо. Она приходит за ним в третий раз. Они с Альбеном покинули стройку уже пять часов