извлек с полдюжины страниц, исписанных неразборчивым почерком, почти каракулями. – Здесь в основном речь о сюжете, о распределении действия во времени и прочем в том же роде. Сэр Вальтер весьма сведущ в таких делах, и я уверен, его советами очень даже стоит воспользоваться.

– Я более чем благодарен, – сказал я, наскоро проглядывая страницы, хотя и знал, что, вернувшись в камеру, я стану изучать их медленно и внимательно.

– Однако у него есть к вам один вопрос, – продолжил мой гость, – не музыкант ли вы по профессии?

– Я? Нет. Почему вы спрашиваете?

– Ваш заглавный персонаж – музыкант, верно?

– Ну, да. Скрипач.

– А вы не играете на скрипке?

– Нет.

Зела задумчиво почесал подбородок.

– Это плохо? – спросил я. – Было бы лучше, если бы я играл?

– В некоторой степени, – ответил он. – В последнее время находятся люди, что пишут письма в газетные литературные разделы с жалобами на авторов, не обладающих таким же жизненным опытом, как их персонажи.

– Если бы обладали, – сказал я, подумав, – разве это не была бы автобиография?

– То-то и оно, их аргументы абсолютно вздорные. Но к ним начинают прислушиваться. Недавно в одного писателя из моих знакомых плюнули на улице за то, что пишет о русском, тогда как сам англичанин.

– Никогда не слыхал подобной чуши, – сказал я.

– А некую даму, романистку, официально объявили преступницей за то, что в ее романе повествование ведется от имени мужчины. Магазины отказываются продавать ее роман, они запуганы этой свистопляской.

– Но среди ее знакомых есть мужчины, надо полагать, – заметил я. – Она знает, что такое мужчина?

– Конечно.

– То есть она использует свое воображение, скажем так, чтобы заговорить как мужчина.

– Да.

– Ого, – рассмеялся я и покачал головой. – Тогда надо вывести ее на улицу и забросать камнями. Эта женщина отчаянная!

– Именно, – улыбнулся мой гость. – Впрочем, сочинители писем в газеты распаляются по любому, самому пустяшному, поводу. Страшно представить, с какой дикой злобой они водят пером по бумаге, кропая свои послания. Но все же, если это придает их жизни какой-то смысл и уберегает их от сумасшедшего дома, для общества это благо. А пока, если кто-нибудь спросит, музыкант ли вы, мы просто скажем, что все виды творчества вам не чужды.

– Значит, сэр Вальтер считает, что моя книга может быть опубликована?

– О, мой дорогой, он хочет сам ее опубликовать, – уточнил мистер Зелес, – в маленьком журнальчике, что он издает. В серийном виде. Наверное, в двенадцати выпусках, а то и больше. Он может предложить небольшой гонорар, но в связи с вашими нынешними… – Зелес замялся, подыскивая подходящее слово… – обстоятельствами, инстинкт подсказывает сэру Вальтеру, что лучше бы придержать ваши деньги и вручить их вам в день вашего освобождения. Публика может отнестись неодобрительно к тому, что заключенный получает выплаты из тех денег, что они тратят на покупку этих увлекательных журналов. И по той же самой причине сэр Вальтер полагает, что в вашем случае было бы разумнее обзавестись псевдонимом. Дабы никто не смог бы разыскать вас в Брайдвелле.

– Прекрасно, – откликнулся я. – Я очень благодарен сэру Вальтеру за то, что он предоставляет мне такую возможность. И вам тоже.

– Не нужно меня благодарить, – отмахнулся Зелес. – Я лишь вестовой, и только. Но, возможно, через неделю я опять навещу вас и заберу переписанные страницы для первого выпуска. Вам хватит недели для правки? Простая вводная глава о юных годах рассказчика в Риме. Скажите, вы бывали в Италии?

– Нет, – признался я.

– И опять, давайте никому об этом не говорить. Иначе и вас могут обвинить в наличии воображения. Тогда до следующей недели?

– До следующей недели, – подтвердил я, вставая, чтобы пожать ему руку.

Австралия

1880 г. от Р. Х.

Ночью, накануне казни моего соседа, мы просидели с ним допоздна, тихо переговариваясь через стену. Грустным получился наш разговор, ведь мы оба знали, что он последний и другой возможности для дружеской беседы у нас не будет. Поэтому мы предались ностальгии, вспоминая детство, родню и женщин, которых мы когда-то любили в наших жизнях.

– Ты сожалеешь о каком-нибудь из твоих поступков? – спросил я, и он долго раздумывал, прежде чем ответить. Перспектива петли, обнаружил я, подталкивает человека к размышлениям.

– Сознаюсь, смерть одних давит мне на душу сильнее, чем смерть других, – сказал он. – Те копы всего-навсего делали свою работу, и, наверное, у них есть матери, сестры и жены, которые по ним тоскуют. Если бы мне позволили в одиночку разобраться с теми делами, тогда, может, в убийствах и нужды бы не было, так ведь. Но им нужно во все сунуть свой нос. Дайте людям спокойно заниматься их делами, вот что я хочу сказать.

– Найдутся и такие, кто считает разбой аморальным занятием, – предположил я с легкой усмешкой, чтобы он не подумал, будто я презираю его.

– Может, они и правы, – ответил он, хохотнув. – Но, бывает, у человека появляется цель в жизни – забрать то, что ему не принадлежит. У меня такая цель была. Множество людей обладают слишком многим, а другое множество перебивается кое-как. Поделите добро поровну, такова моя точка зрения. Судьи, ну да, им не нравится убийство, они все время об этом твердят, но в то же время, сдается мне, им ничто не мешает приговорить человека к смерти. Вот этого я никогда не понимал. По крайней мере, я в своем деле честен. Дайте человеку оружие, дайте оружие его противнику и по несколько патронов обоим – и пусть они решают все меж собой, посмотрим, кто из них устоит к концу переговоров.

– Глаз за глаз, – обронил я. – Ветхозаветное правило, насколько я помню.

– Либо все дело в числах, – рассуждал Нед. – Под моим ремнем скопилось столько крови, что подштанники из белых стали красными. У тебя на совести только одна девушка в Сиднее, я ничего не путаю? И тебя за это не убивают, так ведь? Просто присуждают десятилетнюю отсидку. Еще раз, как ее звали, напомни?

– Бетти, – ответил я. – Дочь моей жены.

– Знавал я одну Бетти в Брисбене. В постели такие трюки выделывала, обомлеть, о чем я не стыжусь тебе поведать. Впрочем, в юные годы она жила в Париже, а уж там такое вытворяют, что у мужиков глаза на лоб лезут.

– Ее смерть не доставила мне удовольствия, – добавил я. – В жизни она много чего натерпелась и не заслуживала столь жестокой кончины. Но я был взбешен и действовал безрассудно. Уйми я свою ярость, в тюрьме Мельбурна было бы на одного насельника меньше.

– Считай, что тебе повезло, завтра утром ты не