клоны помогли мне пройти путь, который в самом начале казался непреодолимым.

Война закончена. Лабиринт покинут. Последняя шкура сброшена.

Я гол, уязвим и вместе с тем силен как никогда.

Потому что впереди у меня жизнь, которую я, мать вашу, безумно хочу жить. Ради безопасности всех будущих поколений утвердить на земле свою власть, за которую сражался потом и кровью. Сделать свою Соню-лав снова счастливой. Уговорить ее стать Георгиевой. И, возможно, когда-нибудь, убедить родить мне сына. Но даже если она и не захочет, ее одной мне будет достаточно.

Соня вздрагивает, когда я обнимаю крепче. Раз, второй… И в какой-то миг я понимаю, что это не волнение, которое она продолжает проживать во сне. Ей холодно. Ступни и ладони ледяные. Оглаживаю руками, она постанывает и содрогается еще явственнее.

Шмыгнув носом, растираю пальцами лицо и поднимаюсь на ноги. Однако, едва опускаю Соню на кровать, она сразу же просыпается.

– Не уходи, – шепчет, пока я натягиваю одеяло.

Молча перевожу дыхание и осторожно ложусь рядом.

Она не смыкает глаз. Смотрит в мои. И я, естественно, не могу разорвать этот контакт.

– Покажешь мне свои раны?

Первым порывом хочу выдать отказ, но пока смачиваю пересохшие губы языком, вспоминаю, что должен идти ей навстречу, а не в обход.

«Она меня любит, поэтому волнуется», – говорю себе, маниакально смакуя первую часть этого предложения.

– Только если пообещаешь не плакать, – выдыхаю глухо.

Все еще не верю в то, что мы снова лежим вместе в кровати.

– Обещаю, – выдает Соня, неспешно принимая сидячее положение.

И, блядь… Конечно же, она меня обманывает.

Когда я сажусь и, расстегнув несколько верхних пуговиц, сдираю рубашку через голову, на длинных ресницах Солнышка моментально повисают, как роса, слезы. Притискивая к губам ладонь, она, очевидно, пытается сдержать всхлипывания. Но они так и так просачиваются скулежом, разрывая мне сердце на свежие ошметки.

– Блядь, Соня… Ты же обещала, – толкаю с укором, который пропитан собственной мукой. – Вот поэтому я не хотел тебя видеть в больнице…

Договорить не успеваю, как она, отнимая руку от своего рта, притискивает ее к моему.

– Замолчи, Саша, замолчи! – шепчет горячо. – И запомни: если когда-нибудь ты, не дай Бог, окажешься в больнице снова, я буду там! И да, я буду плакать! На все это, если ты хочешь быть со мной, я имею полное право!

Мне не удается возразить, даже если предположить, что я смог бы скинуть с себя ее руку. Поэтому я лишь судорожно перевожу дыхание и молчу. Молчу и тогда, когда ее пальцы соскальзывают по моему подбородку вниз и касаются в двух местах груди – там, где плоть была пробита пулями.

– Ну, хватит… – шиплю едва слышно. – Видишь же, все зажило.

И резко замолкаю, когда Соня вдруг прижимается к одной из бывших ран губами. Тело пробивает током. И я испускаю сдавленный тяжелый выдох.

– Пока ты там умирал, я сама чуть не умерла…

– Я не умирал.

– Скажешь!

Сердито смотрит на меня, а я ловлю себя на том, что ухмыляюсь.

– Скажу, – шепчу как-то растянуто, ощущая, как под кожей по всему периметру плещется пьянящее тепло. – Я смотрел фильм.

– Кошмар? – предполагает Солнышко.

– Начиналось как мелодрама, плавно перешло в драму, потом немного порно намешалось и в конце уже затянуло как самый настоящий триллер.

– Боже, Саша…

– Что?

Соня замирает. А потом, подавшись ко мне, обнимает, прижимаясь верхней частью тела.

– Я по тебе очень скучала.

У меня внутри все переворачивается и, разбившись о ребра, сбивается в тугой огненный комок.

– И я по тебе скучал. Смертельно, моя Соня-лав.

Отвлечь ее полноценно, конечно же, не получается. Она все равно заливает мои раны слезами. Продолжая дышать так, словно сейчас взлечу, смиренно это терплю, пока Соня не затихает и не позволяет увлечь себя обратно под одеяло.

Обнимая ее, я бессчетное количество раз прокручиваю все слова, которые были сказаны сегодня. По новой давлюсь эмоциями и ощущениями. И все равно думаю, думаю, думаю… Не могу остановить этот процесс, пока сознание не заволакивает мороком сна.

И даже тогда… На границе ясности продолжаю жить и делать важные заключения.

Любовь – святыня.

Без всяких там «самых». Истинная.

51

Это не та цель, ради которой я готов рисковать.

© Александр Георгиев

– То есть… – скрипит Тоха, игнорируя убийственный взгляд, которым я, мать вашу, призываю его заткнуться. Ему, как и всегда, класть на подобные просьбы. Секунд пять выражение его лица свидетельствует о глобальном подвисании мозговой активности. – Вы две ночи спали вместе, и ты даже не попытался… Ну, блядь… Типа закрепить мир? – сипит с интонациями, словно этот факт, сука, является для него потрясением года. – Сука, как? – давится смехом ирод, все мышцы на наглой роже дрожат. – Может, твой член так разбушевался, что треснул тебя по лбу и тупо вырубил? Других вариантов я не вижу, соррян.

– Пошел ты, – цежу я сквозь зубы.

Уводя взгляд, смотрю на пламя в камине. Мысленно сжигаю в нем вызванное Тохой раздражение. Знаю ведь, что он не со зла потешается. Давно привык к его манере лезть к нам с Соней в койку. Понимаю, что таким вот своеобразным образом проявляет беспокойство о нас обоих. Желает нам счастья, что доказывал не раз.

Но я все равно не могу признаться, что после примирения дышать на Соню боюсь.

Сука… Какой, блядь, секс, если я не осмеливаюсь ее даже поцеловать?!

Знаю, что прошло время, когда я имел возможность ослить. Но как-то… Снова ослю. С Соней так всегда. Я либо сохраняю дистанцию, либо набрасываюсь на нее как животное. Ни первое, ни второе сейчас, конечно же, не вариант. Я отчаянно пытаюсь настроиться на так называемую золотую середину. Но пока не понимаю, где она находится, и каким должен быть мой следующий шаг.

– Ты злой и страшный, – продолжает троллить Тоха. – Выпусти пар, брат. Потрахайся. Ебля делает нас добрее.

– А может, наши с Соней отношения – это не про еблю? – выдаю приглушенно, но грубо. И сердито, не могу отрицать. – Об этом ты не подумал?

– Кого ты пытаешься наебать, Темный Прокурор? Себя или меня? Любви без близости не существует. Ты столько без дела грел свои яйца, что из них вылупилась моль?