– выдав эту дичь, вызывающе подергивает бровями. – Ты хоть дрочишь? Или в этом уже нет необходимости?

– Тебе, блядь, мозоли на ладонях продемонстрировать? Или сами яйца? – рычу я. – Сказал же, отъебись от меня, на хрен, профессор мозгоеб.

На ответный выпад Тоха, как обычно, только ухмыляется.

И с видом знатока заявляет:

– Трахаются все. Это естественно.

– Я, блядь, в курсе.

Безусловно. Но выразить мысль до конца и объяснить, что не считаю секс сейчас первостепенным, не успеваю. Нервно сглатываю, когда натыкаюсь взглядом на незаметно подошедшую к нам Соню.

Она, определенно, что-то слышала, потому как краснеет. Поднос с глинтвейном, который она держит перед собой, опасно пошатывается. Я машинально поднимаюсь и перехватываю его одновременно с очередным эмоционально наполненным взглядом Сони. Пальцы крепко сжимают металл, остальные части тела каменеют. Нас будто кто-то насильственно ставит на паузу, только вот смотреть, думать и чувствовать это не мешает.

В моей груди столько всего происходит, что в какой-то момент механизмы тупо клинит, блокируя все системы.

– Сделай шаг навстречу мне, ты моя любовь… – заряжает вдруг Тоха на всю, блядь, гостиную, как гимн. Соня вздрагивает, поворачивается к нему и опускает руки, резко заставляя меня принять всю тяжесть принесенных ею напитков. У меня и самого дрожь по телу проносится. Игнорируя ее, наклоняюсь, чтобы опустить поднос на журнальный столик. – Сделай шаг и обещай, что вместе навсегда! Я и ты! Я и ты! Я и ты[1]!

– Даня, ты пьян, что ли? – из кухни показывается Маринка.

– Нет, – протягивает этот черт с абсолютно безбашенной ухмылкой. – Это мой первый глинтвейн, – поднимая кружку, салютует и подмигивает своей кобре.

Она прищуривается и морщит нос в ответной улыбочке, незамедлительно вступая с Шатохиным в какой-то неуловимый сговор.

– Скоро будем садиться за стол, – сообщает Соня вроде как абсолютно спокойно. – Я пойду переодеваться, – это уже явно мне предназначено.

Дышать прекращаю, когда зрительный контакт между нами повторно задерживается. В голове становится шумно, а во рту – сухо.

Втягиваю в легкие кислород только тогда, когда Соня разворачивается, чтобы уйти.

– Что ты сидишь? – шипит Тоха. – Иди, помоги ей!

– Ты реально заебал, – выплевываю я хрипло. – Хватит меня, блядь, шпынять. Сам все решу, ок?

– Ок, – отражает друг кисло.

Поднимаясь, хватаю со столика сигареты, которые купил вчера по дороге в офис, и направляюсь к задней террасе. Провожу там не меньше получаса.

Вспоминаю один за другим все Сонины взгляды. Убеждаю себя, что у нас и так все прекрасно. Мы много и откровенно разговариваем, обнимаемся и прикасаемся друг к другу, не спрашивая разрешения. Она даже ездила со мной на работу. Изучала кабинет, пока я просматривал и подписывал документы первостепенной важности.

– Тебе нравится? Хочешь этим заниматься? Или делаешь то, что должен? – засыпала вопросами, проявляя искреннее участие.

Поднимая взгляд, я хотел сказать, что мне определенно нравится видеть здесь ее. Но, давая себе минуту, чтобы подумать, постарался все же ответить.

– Втянулся. Планирую продолжать. Не зря ведь изучал все нюансы, воевал и утверждал свою власть. Парней всех подвязал. Ответственность большая. Бойка, к примеру, все ресурсы вложил, чтобы меня поддержать. Это будущее его детей. Я не могу их подвести. Пришло время работать на стаю.

– Ты молодец, – прошептала Соня. Выдержала паузу. И вдруг выдала то, что для меня стало огромной неожиданностью: – Я горжусь тобой.

Оцепенел, не зная, как правильно это отразить. В груди сделалось дико жарко, а по венам побежал ток.

– Тимофей Иларионович говорил, что ты мог бы стать хорошим прокурором. Но ты выбрал путь выше. Опаснее и тяжелее, – говорила Соня, пока я приходил в себя. – Теперь и я понимаю, что ты на своем месте.

– Ну а ты… – выдохнул я сипло. Неловко прокашлялся, на автомате скрывая волнение, которое охватило весь, мать вашу, организм. – Довольна Парижем? Хочешь там оставаться?

Когда Соня осторожно кивнула, мне показалось, что я вдохнул чадный дым. Обожгло не только глаза и слизистую носоглотки, но и все нутро.

Что мы будем делать, если она желает быть там, а я вынужден оставаться здесь? Как мы с этим справимся? Всю жизнь ведь на расстоянии не протянешь? Чем это, мать вашу, сейчас замаячило? Гостевой брак? Да ну на хрен!

Прижал кулак к губам, чтобы остановить поток слов, которые являлись ничем иным, как голыми эмоциями.

Я не мог просить Соню отказаться от своей мечты. Не мог.

Поэтому я замолчал. Не переставая, конечно, мусолить тысячи различных мыслей.

На обратном пути к Чарушиным в нашу квартиру Соня подняться отказалась. Сидела в машине, предоставив мне возможность в одиночку собрать необходимые вещи. Именно это решение я принял как знак того, что к физической близости она не готова. Ведь понимали оба, очутись мы наедине там, где когда-то были безраздельно счастливы, чувства вырвутся из-под контроля, и все непременно случится.

Конечно же, мне хочется, как выразился Тоха, закрепить мир.

Мать вашу…

На самом деле – больше. Глубже. Глобальнее.

Блядь…

Я рвусь прижаться к Сониным губам, вкопаться в ее тело, упасть в ее душу и отыскать, наконец, желанный покой.

Однако давить на Солнышко ради собственного умиротворения я, естественно, не собираюсь. Это не та цель, ради которой я готов рисковать. Я ставлю по-крупному и рассчитываю получить главный приз – смену с Богдановой на Георгиеву.

Дверь хлопает. Я не оборачиваюсь. По шагам узнаю, кто приближается.

– Ладно. Перегнул, признаю, – выкатывает Тоха, закидывая руку мне на плечи. – Ну, блядь… Не дуйся, брат. Хорош.

Тихо матерюсь, когда оставляет на моей щеке слюнявый поцелуй.

– Сука… – под одеждой дрожь неприятия идет.

Но, блядь… В итоге с ней и уходит напряжение. Смеюсь, потому что люблю, мать вашу, этого ублюдка. Тоха, легко отражая эту реакцию, ржет вместе со мной. Слегка извернувшись, кидаю ладонь ему на лопатки и неловко обнимаю.

– Какого хрена вы до сих пор здесь? – гремит за нашими спинами резковатый голос Чары.

Когда оборачиваемся, кроме него обнаруживаем Бойку и Филю. Обмениваемся каким-то абсолютно тупыми, как в юности, ухмылками и, выдав басом диковатый боевой клич, который раньше использовали перед особенно агрессивной игрой, а чаще все же перед дракой, едва не сваливая друг друга с ног, раскидываем руки и наваливаемся, пока не образуем неразрывное кольцо.

Клич повторяется. А за ним той же сцепкой