министр действовал по их настоянию и просьбе. Только безнадежность и заставила их самих обратиться к диктатору с той же просьбой.

Непривычное замешательство графини, высказавшейся, наконец, не ускользнуло от внимания диктатора, очень довольного, что представлялся случай воздействовать на интересовавшую его женщину.

— К сожалению, должен сказать, что меня все это крайне огорчает, — сказал он, стараясь казаться опечаленным, каким он и был в действительности после того, как обе женщины, за которыми он ухаживал, открыто выказали свое расположение к другим.

— Но почему же, ваше превосходительство? — спросила графиня со страстной настойчивостью. — По какой причине вы отказываете в свободе людям, не совершившим никакого преступления и заключенным в тюрьму за вину, которую вашей светлости так легко простить?

Никогда графиня не была так хороша, как в эту минуту. Ее лицо покрылось ярким румянцем, глаза метали искры негодования. Она стояла теперь во весь рост, высокая, гордая — олицетворение гнева и презрения. Она инстинктивно поняла, что все просьбы были тщетны, что можно было всего опасаться. Волнение сделало ее еще прелестнее, возбуждая в то же время дурные инстинкты Санта-Анны. В нем не оставалось более сомнений в тех чувствах, которые питала графиня к Руперто Ривасу. Он ответил с холодным цинизмом:

— Такова ваша точка зрения, но ведь это ничего не доказывает. Человек, за которого вы просите, должен сам доказать свою невиновность в преступлении, тяготеющем над ним, то же могу сказать и относительно так сильно интересующего вас узника, — прибавил он, обращаясь к Луизе Вальверде.

Они ничего на это не ответили, поняв, что все их усилия были напрасны. Они спешили уйти и, встав, направились к двери. Дочь Игнацио шла впереди, это было именно то, чего желал Санта-Анна.

Забыв о своей деревянной ноге, он поспешно вскочил с кресла и заковылял за просительницами, успев шепнуть Изабелле Альмонте:

— Если графиня пожелает прийти одна, ее просьба будет иметь более шансов на успех.

Графиня прошла по залу, подняв презрительно голову, словно не расслышав его слов. Она прекрасно поняла их смысл, и негодование вырвалось в ее огненном взоре.

Глава XXI

ЖЕНСКИЙ ЗАГОВОР

— Жизнь моего бедного Руперто в опасности! Я теперь в этом уверена и, может быть, даже буду виной его смерти!

Графиня произнесла эти слова как бы про себя, сидя в карете рядом с подругой.

Не менее удрученная Луиза не расслышала бы, может быть, слов подруги, если бы они не отвечали вполне ее собственным мыслям. Думая об опасности, угрожавшей дорогому для нее человеку, она с ужасом спрашивала себя, не она ли тому причиной. Понятно, что здесь дело шло не о Руперто, а о ее бедном Флорансе Кернее.

— Вы опасаетесь, что послужите причиной его смерти… — прошептала Луиза Вальверде. — Да, мне кажется, я вас понимаю…

— Не будем об этом говорить, это слишком ужасно! Вы узнаете все впоследствии. Теперь же нам нужно не теряя времени приняться за дело, призвав на помощь всю нашу энергию. Ведь так, не правда ли? Помоги нам, Боже!

Несмотря на вопросительный тон Изабеллы, она не нуждалась в ответе, да и убитый вид Луизы доказывал, что она не находит удовлетворительного ответа. Не менее озабоченная, чем графиня, и еще более грустная, она ограничилась лишь повторением восклицания своей подруги:

— Помоги нам, Боже!

Они молчали некоторое время, погрузившись в свои мысли; затем графиня снова заметила:

— Как я жалею, amigo mia, что вы неспособны на хитрости!

— Santissima[8], — воскликнула ее подруга, удивленная странным замечанием, — но почему же?

— Мне пришла в голову одна вещь, с помощью которой мы могли бы кое-чего достигнуть, если бы вы согласились мне содействовать.

— О Изабелла, чего я не сделаю, чтобы спасти Кернея!

— Мне нужно ваше содействие для того, чтобы освободить Руперто, а не Кернея. О последнем я позабочусь уже сама.

Удивление дочери дона Игнацио все возрастало. Чего хотела от нее графиня? Она решилась, наконец, спросить ее:

— Какую же роль вы мне назначаете?

— Роль ловкой кокетки, не более.

Кокетство было совершенно не в характере Луизы Вальверде. Имея большое число поклонников, она не заслуживала все же упрека в легкомыслии и нисколько не завлекала их. С того дня, как она полюбила Кернея, сердце ее принадлежало всецело ему одному. Многие даже осуждали ее, находя слишком недоступной и холодной, не подозревая, как горячо билось это сердце, но для одного только человека. Средство, придуманное Изабеллой, глубоко смутило ее подругу. Заметив ее волнение, графиня поспешила сказать:

— Ведь только на время, дорогая. Вам не придется играть эту роль так долго, чтобы быть скомпрометированной, к тому же я вовсе не предлагаю вам вскружить голову всем вашим поклонникам, а только одному.

— Кому же?

— Карлосу Сантандеру, гусарскому полковнику, адъютанту его превосходительства. Его репутация не слишком почтенна, но он пользуется милостью Санта-Анны.

— Ах, Изабелла, какое заблуждение предполагать, что я могу иметь на него влияние! Карлос Сантандер менее, чем кто-либо другой, пожелает спасти Флоранса Кернея. Вы ведь знаете почему!

— Да, это я знаю. Но он может помочь мне освободить Руперто. Мои личные качества, к счастью, не оценены полковником, замечающим лишь вас одну. Он не чувствует ревности к Руперто, он преследует его лишь из желания сделать приятное своему начальнику. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, нам легко будет восторжествовать над его чувством.

— Что же я должна буду делать?

— Вы должны быть любезны с ним хоть для вида и до тех пор, пока мы не достигнем желаемого.

— Я уверена, что из этого ничего не выйдет.

— А я так напротив, amigo mia. Вам, конечно, это будет не совсем приятно, но вы ведь сделаете это для меня, не правда ли? В благодарность я поступлю так же и буду играть ту