вспоминает, как возмущенный Горбачев позвонил ему из Крыма: «Ты понимаешь, как это называется? Сепаратно, проигнорировав мнение президента СССР, местечковые лидеры решают государственные вопросы. Это заговор. Так не оставлю дело. Надо немедля принимать меры…»[932]

15 августа Горбачев позвонил Ельцину. Российский президент признал, что на него давят, требуют отказаться от соглашения. Горбачев ответил, что давление оказывают и на него. Как пишет Горбачев в мемуарах, они договорились придерживаться согласованного курса и стали договариваться о церемонии подписания. Ельцин спросил, как будут располагаться делегации в зале – российская во главе с ним должна быть в центре. «В общем, мы попрощались на хорошей ноте, – вспоминает Горбачев. – Хотя у меня остался осадок, не ушло ощущение, что Ельцин чего-то не договаривает»[933].

Активно продолжались вестись дискуссии о том, что произойдет после подписания Союзного договора. Мэр Ленинграда Анатолий Собчак был настроен оптимистично: «С правыми уже можно не считаться»[934]. Вадим Загладин, помощник Горбачева и опытный аппаратчик, полагал, что может последовать ответная политическая реакция. Александр Яковлев опасался, что церемония подписания вынудит сторонников жесткой линии нанести превентивный удар. В беседе с официальными лицами Запада он сказал, что неосталинисты в руководстве партии при поддержке военных могут сформировать «комитет национального спасения». 16 августа Яковлев опубликовал открытое письмо, в котором предупреждал об угрозе «переворота» со стороны «теневого» альянса неосталинистов, генералов, КГБ и военно-промышленного комплекса»[935].

Горбачев сохранял оптимизм. Он утвердил порядок церемонии подписания и разослал его лидерам республик и республиканским партийным организациям. В документе указывались пять республик, представители которых будут участвовать в подписании – Российская Федерация, Казахстан, Узбекистан, Белоруссия, Таджикистан. Лидеры Туркмении и Киргизии пообещали присоединиться к Договору в сентябре. Горбачев рассчитывал, что до 10 октября Договор подпишут Украина, Азербайджан и «другие республики»[936]. Другого пути нет, диктовал он Черняеву. К лету 1991 года, говорил он, сторонники жесткой линии в партии и антикоммунисты начали призывать к сильной руке и использованию силы. И те и другие считали, что переход к рынку может быть лишь в силовом варианте, когда репрессии помогут удержать стабильность. Горбачев был с этим категорически не согласен. «Введение чрезвычайного положения, – заключал он, – гибельный путь, путь к гражданской войне»[937].

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Горбачев категорически не допускал возможности того, что члены правительства и люди в его ближайшем окружении могут самостоятельно действовать против него. В этом он фатально ошибался. Сталин всегда с подозрительностью относился к своему ближнему кругу и постоянно проводил в нем чистки. Горбачев, образцом для подражания которого был Ленин, с презрением отвергал сталинские методы руководства. В то же время он, как и любой другой партийный аппаратчик, считал КГБ естественной и неотъемлемой частью своего окружения. Крючков никогда не давал ему повода к подозрениям. Глава КГБ ежедневно, иногда несколько раз в день, звонил своему боссу, докладывая о развитии ситуации. Порядок этот оставался неизменным и во время отпуска Горбачева.

В день отъезда Горбачева в Крым, как выяснило дальнейшее следствие, «уже были готовы все документы по созданию ГКЧП и объявлению чрезвычайного положения». Их начали готовить еще с момента введения экономической блокады Литвы весной 1990 года. Горбачев об этом знал[938]. Впоследствии высказывались мнения, что Крючков готовил план в своих личных интересах. Вероятно, считали некоторые, он знал из материалов прослушки, что после подписания Союзного договора потеряет свою должность. Сам Крючков это всегда отрицал. На самом деле вряд ли его мотивацией была борьба за власть любой ценой. Он был преданным системе службистом, а не жаждущим власти авантюристом. Председатель КГБ просто не мог представить себе, как горбачевский гибридный Союз сможет стать основой стабильного государства и экономики. Все, что он знал и видел, свидетельствовало об обратном – ельцинская Россия намеревалась прибрать к рукам большую часть того, что составляло Советский Союз. Крючков с параноидальным страхом относился к «иностранному вмешательству», но в то же время он был прав в том, что касалось хаотичного распада централизованной плановой экономики. Все это убедило его, что подписание Союзного договора означало конец советского государства. И его нужно было остановить[939].

Политические кульбиты Горбачева последних месяцев, его двусмысленные указания («вы действуйте, а я потом вас поправлю») заставили главу КГБ предполагать, что советский президент смирится со свершившимся. Крючков знал, насколько Горбачев непопулярен среди военных, в кругах партийной и парламентской номенклатуры и в народе. Источники КГБ также информировали его, что и среди западных лидеров росло восприятие Горбачева как «хромой утки». В справке КГБ, представленной Крючкову, говорилось: «В ближайшем окружении Дж. Буша полагают, что М. С. Горбачев практически исчерпал свои возможности как лидер такой страны, как СССР». Тот же агент писал: «Президент Буш и его ближний круг категорически отказываются считать Б. Н. Ельцина возможным преемником Горбачева». В своих мемуарах Крючков ссылается на сообщение разведчика, предупреждавшего его, что лидеры крупнейших капиталистических стран ожидают «прекращения существования нашего государства». Агент задавался вопросом, почему «в Москве никто не пытается предупредить такое трагическое развитие событий»[940].

Еще двое поддержали Крючкова в его убеждении, что пришла пора действовать. Пользовавшийся большим доверием Раисы Горбачевой Валерий Болдин позднее признавался в интервью сочувствующему ему собеседнику: «Ведь задача состояла в том, чтобы отложить подписание Союзного договора и вынести его на обсуждение Верховного Совета». Он также утверждал, что заговорщики не стремились захватить власть: «Они уже имели достаточную власть». Вместо этого, говорил Болдин, они хотели созвать Верховный Совет СССР и партийный пленум для избрания нового лидера вместо Горбачева. Заговорщики, по крайней мере внешне, хотели следовать конституции[941]. Свои причины действовать имел и руководивший в ЦК партии военно-промышленным комплексом Олег Бакланов. Он видел, что Горбачев не делает ничего для спасения ВПК от рыночных сил, он также опасался, что украинский сепаратизм среди прочего разрушит и советскую военную промышленность. Еще в апреле 1991 года, на Пленуме ЦК, Бакланов выступал за введение чрезвычайного и даже военного положения. Позднее в интервью он утверждал, что в августе 1991 года не стремился к смещению Горбачева, считал, что его непоследовательная политика есть результат обстоятельств и недопонимания. Он хотел скорейшего созыва Верховного Совета для отмены одностороннего решения Горбачева о Союзном договоре[942]. Крючков позднее вспоминал, что Бакланов был «одним из всего двух-трех человек» в руководстве, готовых на решительные действия для спасения страны. Тройка Крючков-Болдин-Бакланов сложилась совершенно случайно: все трое были соседями по дачному кооперативу под Москвой, и план их созрел во время неформальных встреч и бесед[943].

Еще одним