Я провел в своем японском ранце «инвентаризацию» в надежде отыскать хоть что-нибудь для Павлова, чтобы добиться освобождения еще на несколько дней. Нашел лишь два рубля и пару ботинок. Снова стал ждать подходящий момент, чтобы поговорить с бригадиром с глазу на глаз. Павлов сначала и слушать не хотел. Он сказал мне, что те пятьдесят рублей ему пришлось поделить с нарядчиком, поскольку тот уже на следущий день заметил, что меня нет. Но в конце концов я все-таки получил еще неделю «отпуска».

Наконец наступило долгожданное первое число. Тридцать первого я пошел в канцелярию напомнить начальнику об его обещании. Я вошел как раз в тот момент, когда он ругал группу бригадиров за то, что их бригады плохо работают. Я дождался подходящего момента, подошел к начальнику и напомнил ему о нашем разговоре.

Он долго думал, а я в страхе стоял перед ним, не двигаясь. Наконец я услышал, как он что-то пробормотал. Я с трудом разобрал, что мне нужно найти своего бригадира. Совершенно случайно Павлов как раз заглянул в канцелярию.

– Павлов, это твой человек? – спросил начальник.

– Да, гражданин начальник, из моей бригады.

– Как работает?

– Очень хорошо, гражданин начальник.

– Он хочет работать на кухне. Как ты думаешь, будет ли он там полезен или начнет воровать?

– Работник он совестливый, не вор, – ответил Павлов.

– Да, да, знаю я таких святых. Они хуже жуликов.

– Люди из бригады, которые были с ним в 033-м лагере, говорят, что он очень хороший повар и выполнял свою работу добросовестно.

– Хорошо, попробуем его, пусть работает до третьего, а потом отправим его на кухню, – заключил начальник.

Поскольку теперь уже не было никакого сомнения, что я буду работать поваром, мне не трудно было добиться еще трех дней «отпуска». На третий день пришел нарядчик и сказал, чтобы я тут же шел в санчасть, где меня в присутствии начальника санчасти основательно обследует врач Сечук. Врач спросил, болел ли я венерическими болезнями. После осмотра начальник предупредил меня, что на кухне нужно работать добросовестно и, прежде всего, забыть о своих друзьях. За наименьшую ошибку я буду строго наказан.

Я представился заведующему кухней и подал ему записку, выданную мне начальником санчасти. Заведующий был кавказцем и говорил с сильным акцентом. На его расспросы о моей предыдущей поварской деятельности я ответил, что могу готовить только в рамках лагерного «меню», чему научился в Норильске.

– Наконец попался один, который говорит правду, – произнес он. – А то все рассказывают, что они работали в лучших ресторанах Москвы и Ленинграда.

Я завоевал его симпатии, когда он узнал, что я иностранец. Он настолько плохо говорил по-русски, что даже не замечал моего ужасного произношения. Мы договорились, что завтра в восемь часов я начну работу в дневной смене.

Из кухни я направился к Хансу Балтесу, чтобы сообщить ему эту новость. Увидев меня в своем бараке, Ханс не удивился.

– Я знаю все, – сказал он.

– Значит, не нужно ничего рассказывать?

– Меня интересует лишь, как все было.

Я рассказал ему все по порядку, от прихода в санчасть до разговора на кухне. Он предупредил об ожидающих меня трудностях, если я буду, как и прежде, помогать иностранцам. Особенно он настаивал на том, чтобы я не давал ему больше положенного, так как все знают, что мы друзья. В конце разговора я сказал ему, что мне лучше работать на лесозаготовках, чем на кухне, если я откажусь помогать тем, кто не получает помощи ни от кого.

Кухня, в которой варили два раза в день еду для двух тысяч заключенных, помещалась в длинном бараке. Здесь не было вспомогательных помещений, где можно было подготовить продукты. В нескольких метрах от кухни находился погреб, в котором десять инвалидов готовили овощи для кухни. Воду приносили из колодца, расположенного в пятидесяти метрах от кухни. В штате состояло два дневных повара, один ночной и два помощника. Кухонные принадлежности были очень скромными, а три больших котла и плита не годились даже для приготовления самой простой еды. На кухне отдельно готовили пищу для пятидесяти больных. Вентиляция отсутствовала, и в помещении, особенно когда готовили одновременно в нескольких котлах, стоял густой пар.

Как и во всех других лагерях, меню для заключенных состояло из баланды и каши. Тем, кто перевыполнял норму, дополнительно выдавали кусочек селедки, а иногда и пятьдесят граммов солонины.

Отработав на кухне первую свою смену, я раздумывал, где лучше работать – в тайге или на кухне. Если бы я знал, что меня ночью пошлют не на погрузку, а на рубку леса, я завтра бы отправился в тайгу.

В последующие дни я приспособился к кухонным обстоятельствам и работать мне стало полегче. В первые два дня мои земляки не досаждали мне просьбами о помощи. Ханс Балтес посоветовал им не создавать мне трудностей в самом начале, но уже довольно скоро на меня начали давить. Мало кто не требовал себе добавки. Я давал им все, что мог: кому баланду, кому кашу, а иногда и кусочек рыбы.

Изголодавшиеся люди кружили вокруг кухни, выжидая благоприятный момент, чтобы подойти ко мне. Я не мог даже отойти в туалет, меня и там останавливали и требовали еду. Те, которым я давал, были мне благодарны. Те, которым я не мог дать, ругали меня.

Прошло три недели. Однажды вечером, придя в барак и забравшись на нары, я увидел надзирателя, который приказал мне следовать за ним. Я поднялся с неохотой, поскольку устал от напряженной работы. Покинув барак, я стал думать, зачем меня зовут. Возможно, начальнику нужны какие-нибудь объяснения или кто-то донес на меня.

Надзиратель ключом открыл дверь в заборе, опоясывавшем карцер. Я остановился.

– Иди, иди! – сказал он.

Я пошел за ним во двор, затем в карцер. Крутые ступеньки вели в плохо освещенное помещение. Надзиратель вытащил из кармана лист бумаги и протянул мне его.

«Администрации лагеря стало известно, – читал я, – что заключенный Штайнер, работающий поваром, кормил банду иностранцев. За подобное нарушение лагерного режима Штайнер наказывается пятью днями карцера.

Начальник лаготделения 030 старший лейтенант Ковалев».

Надзиратель открыл одну из четырех камер. Внутри были нары, на которых сидели два человека. В темноте я не мог их разглядеть, лишь перебросившись с ними несколькими словами, я установил, что один был корейцем, а второй русским.

Я очень устал. Лег на жесткие нары и быстро заснул. Около полуночи проснулся, почувствовав, что все мое тело закоченело от холода. Прохаживаясь туда-сюда по узкому проходу, я пытался немного согреться, но из-за сильного мороза это было невозможно. И те двое тоже не могли спать. Так мы по очереди и ходили по камере.

Когда рассвело, в нашу дыру сквозь маленькое зарешеченное окошко ворвалось немного света. 300 г хлеба и кружка кипятку, обычный карцерный паек – вот и вся еда на целый день. В первой половине дня на работу нас не водили. Нарядчик пришел только в два часа и повел нас к казарме, где мы копали глубокие ямы для установки столбов электрического освещения. В восемь часов вечера мы вернулись в свою дыру. И вдруг послышался тихий стук в окно. Кореец поднялся с нар, подошел к окну, схватился за решетку и прижался к отверстию.