Итак, против меня ищут свидетелей. А если ищет МГБ, то оно их обязательно найдет. Старая русская пословица гласит: «Была бы голова, а хомут найдется».

В воскресенье срок моего пятидневного наказания истек. Несмотря на то, что срок мой заканчивался в девять часов вечера, надзиратель выпустил меня в десять утра, но предупредил, чтобы я не ходил по зоне. А то кто-нибудь заметит, что он меня раньше отпустил. Я сразу же пошел к Хансу, который очень обрадовался, что неприятный эпизод закончился. Он хотел раздобыть для меня немного хлеба и не желал верить тому, что я вчера на кухне хорошо наелся. Мне с трудом удалось его отговорить.

Мы поговорили о том, куда меня направят работать. И пришли к выводу, что меня ждет самая тяжелая работа – погрузка вагонов в ночной смене. О допросе я ему ничего не сказал.

Прежде всего, мне нужно было найти теплую одежду, так как ватные штаны и валенки у меня отобрали и выдали для работы на кухне летние штаны и ботинки. Для того, чтобы получить теплую одежду, мне нужно было пойти к нарядчику и попросить у него требование для кладовщика. Но нарядчик ответил, что от начальника ему не поступало никаких распоряжений относительно моей работы в тайге. Раздался удар в рельс, а я все еще не знал, с какой бригадой мне следует выходить на работу. Я снова побежал к нарядчику.

– Жди меня в бараке, – последовал ответ.

Барак опустел, все ушли на работу. Когда пришли с проверкой, дневальный отрапортовал:

– Гражданин начальник, бригада в численности сорока двух человек в полном составе находится на работе.

Начальник отдела труда потоптался у двери, повернулся и ушел в сопровождении своих помощников. Меня они не заметили, да и дневальный забыл о том, что я остался лежать на нарах.

Через час пришел нарядчик и спросил у дневального, где я. И только после этого дневальный вспомнил, что я лежу на нарах. Потянув меня за ноги, чтобы разбудить, он сказал:

– К начальнику!

Спустившись с нар, я отправился в канцелярию. В ответ на мой стук в дверь раздался глубокий бас Ковалева:

– Входи!

Нарядчик остался снаружи. Войдя, я остановился у двери. Ковалев смерил меня с головы до ног. Я не шелохнулся.

– Ну, что? – заговорил Ковалев.

Я молчал.

– Скажи, правильно ли мы посадили тебя в карцер? – спросил он.

Я не ответил.

– Ты что, язык проглотил? – начал раздражаться он.

– С вашей точки зрения все было правильно, – произнес я.

– Ах, с моей точки зрения! А с вашей нет, хотя вы пригоршнями и шапкой раздавали друзьям продукты, предназначенные для всех заключенных.

– Гражданин начальник, я раздавал им только то, что оставалось в котле после распределения.

– Никто не имеет права получать ни на грамм больше того, что они заслужили. В тайге тогда никто не станет и выполнять норму, если будет знать, что повар, как заботливая мать, даст им то, чего недодаст начальник.

Я молчал, зная, что ни один начальник не любит, когда с ним спорит заключенный.

– Возвращайся на кухню, но пеняй на себя, если я узнаю, что ты кому-нибудь выдал хоть на ложку баланды больше.

Завкухней весьма удивился, что я после карцера вернулся на кухню, но был этим доволен.

На меня все смотрели, как на воскресшего, когда я во время ужина занял свое место у раздаточного окошка. Вечером я встретил Ханса. Он сказал, что очень редко случается, чтобы из карцера снова возвращались на кухню. Это значит, что меня весьма ценят как работника.

Прошло еще четыре дня. На пятый день в полдень на кухню зашел нарядчик.

– Ну, дай мне поесть и отправляйся в барак. Тебя переводят в лаготделение 025, – сказал он мне.

Сначала я подумал, что он шутит, и вопросительно посмотрел на него.

– Да, да, я говорю серьезно. Ты отправляешься в пересыльный лагерь.

Так я узнал, что лаготделение 025 является пересылкой Озёрлага.

Я хотел попрощаться со своим единственным здесь другом, но Ханс был на работе и раньше восьми вечера не возвратится. Однако судьбе было угодно, чтобы конвой, который должен был отвести меня на станцию, в тот день опоздал, и у меня появилась возможность сообщить другу все, что произошло. Рассказал я ему теперь и о допросе.

Он предположил, что меня отвезут в тюрьму. Прощание было таким трогательным, словно мы дружили уже много лет. Больше я его никогда не видел. В 1955 году я услышал от человека, прибывшего из Тайшета, что МГБ Ханса вместе с группой румынских граждан передало в руки румынских органов.

В девять часов вечера под конвоем двух солдат я отправился на 129-й километр, где меня должны были посадить на регулярный пассажирский поезд из «Лены» и отправить до Тайшета. Была холодная ясная ночь. На усыпанном звездами небе луна светила так ярко, словно хотела осветить нам путь по этой мрачной тайге. Мы шли к железнодорожной станции. Один конвоир шел впереди меня, другой – сзади. До отхода поезда было еще достаточно времени, и мне разрешили несколько раз отдохнуть, сбросив с плеч японский ранец. Когда мы пришли, была половина одиннадцатого. До прибытия поезда оставалось еще полчаса времени. Я сел на ранец перед зданием станции, а солдаты ходили рядом, курили и грелись.

За несколько минут до одиннадцати прибыло еще два конвоира с заключенным из лагпункта 033. Конвоиры поздоровались и разрешили заключенному сесть рядом со мной. Это был Дулькин, тот самый врач, который осматривал меня после прибытия из Александровского централа и дал мне третью рабочую категорию. Мы поприветствовали друг друга, и Дулькин сказал мне, что его тоже отправляют в лагерь 025.

Наш поезд прибыл с сорокаминутным опозданием. В дверях «столыпинского» вагона появился офицер, и конвоиры передали ему сопроводительные бумаги.

– Поднимайтесь!

Едва мы вошли в вагон, послышался гудок и поезд тронулся. На станцию Тайшет мы прибыли ранним утром. И там нас приняли конвоиры, которые подгоняли нас вперед обычной бранью.

Уже перед входными воротами в глаза бросились перемены, происшедшие здесь за два года: ворота стали более массивными, а перед входом стояло два ряда глубоко посаженных в землю противотанковых ежей. Поэтому машины могли въезжать в зону только сбоку. Шестиметровый забор был опоясан еще двумя рядами колючей проволоки. Повсюду расхаживали солдаты с автоматами. Нашу группу в сто двадцать человек принимало несколько офицеров и большой отряд надзирателей. Эта процедура прошла исключительно быстро. С другой стороны расположились лагерные погонялы, которые тут же стали обыскивать наши вещи.

Меня и доктора Дулькина отделили от остальных. Если других разместили в четвертом бараке, то нас ждал барак, где находились лишь те заключенные, которыми заинтересовался следственный отдел.