Пересыльный пункт Озёрлага так изменился, что я не мог его узнать. Здесь было когда-то весьма оживленно и заключенные могли свободно ходить из барака в барак. Женское отделение, охраняемое только одним часовым-инвалидом, было отделено от остальных лишь колючей проволокой. Сейчас же оно находилось в другом месте, огражденное высоким дощатым забором. Прошли времена, когда можно было танцевать с женщинами. Сейчас только за то, что заключенный приблизился к женскому отделению, его отправляли на пять дней в карцер. Ныне в бараках было очень чисто, раньше же мы утопали в грязи. Мест было достаточно, поскольку построили много новых бараков. И лишь наш барак был переполнен. Здесь я встретил множество знакомых, прибывших из разных лагерей и ожидавших вызова либо в качестве свидетеля, либо в качестве обвиняемого.

Я познакомился с Хайнцем Гевюрцем, австрийцем, бежавшим с родителями в Швейцарию после вступления в Вену нацистов. Вплоть до начала войны он жил в Экс-ле-Бене, а потом вступил добровольцем во французскую армию. За храбрость получил высокие награды. После войны его прикомандировали к французским частям в Австрии. В 1947 году русские его похитили и осудили в Москве как французского шпиона на двадцать пять лет лагерей. Теперь его снова допрашивали и требовали, чтобы он обвинял других людей в шпионаже в пользу Франции.

Был и еще один молодой австриец из Штирии. Русские его, как бывшего члена гитлерюгенда, приговорили к десяти годам лагерей. Теперь его опять допрашивали в связи с открытием «организации заговорщиков» в лагпункте «ДОК» (деревообрабатывающий комбинат).

Одновременно с нами прибыло несколько этапов немцев, арестованных в восточной зоне Германии по обвинению в шпионаже в пользу Америки. Все они без исключения получили двадцать пять лет лагерей. Как и многие новички, эти двадцать пять лет они не воспринимали всерьез. Они надеялись, что их через месяц-другой освободит американская армия. Каждое второе слово у них было – «Фостер Даллес». На него они возлагали все надежды. Услышав от меня, что я уже шестнадцать лет впустую жду освобождения, они ошеломленно затрясли головами и недоверчиво переспрашивали, правда ли это, не выдумал ли я это для того, чтобы «придать себе вес».

Через неделю после прибытия в Тайшет меня вызвали на первый допрос. В административном здании пересыльного лагеря для МГБ было выделено отдельное помещение. Допрос длился более двух часов. Меня спрашивали, в основном, то же, что и в 030-м лагере. Допрашивал меня майор Яковлев. В конце он посоветовал мне быть умным и во всем сознаться, ибо МГБ и так все известно.

Прошло несколько дней. Меня вызвали снова. Я простился со старыми и новыми друзьями и направился к выходу, где меня встретил сам майор Яковлев. За воротами стоял джип, в котором кроме шофера сидел еще один офицер. Джип подпрыгивал на дороге, соединявшей ту часть Тайшета, где находились большие лагеря, с административной, где размещались МВД и МГБ.

У железнодорожного шлагбаума, разделявшего Тайшет на два части, мы вынуждены были остановиться, так как проезжал экспресс Пекин-Москва. Следующая остановка джипа была уже на большом заднем дворе здания МГБ. Сначала вышли оба офицера, а я с шофером остался в машине. Через десять минут за мной пришли. Миновав часовых на входе, мы оказались в длинном коридоре, пол которого устилали толстые ковровые дорожки. Справа и слева были белые, изредка обитые кожей двери.

Пока я сидел в коридоре на ранце и ждал, офицеры входили и выходили. Среди них я заметил и нескольких женщин. Из одного кабинета с обитой кожей дверью как раз вывели плачущую женщину. Когда ее проводили мимо меня, конвоир приказал мне повернуться лицом к стене, чтобы не видеть эту женщину. Я слышал лишь всхлипывания и «боже мой, боже мой». Если проходил человек в лагерной одежде, мне тоже следовало повернуться к стене.

Две девушки в черных юбках и белых передниках разносили чай и бутерброды. Я почувствовал страшный голод.

После долгого ожидания меня вызвал майор Яковлев. Я хотел было взять ранец, но Яковлев махнул рукой:

– Не нужно!

В кабинете стояло два стола. За одним сидел мужчина в форме МГБ, но без знаков различия. По тону, с которым обращался к нему майор Яковлев, я понял, что это его начальник. Мне предложили сесть на стул. Я ожидал услышать ставшее уже привычным: «Как вы себя чувствуете?», но вместо этого начальник меня спросил:

– Неужели вам не хочется выйти на свободу?

– Неужели вы думаете, что есть хоть одно живое существо, не стремящееся к свободе? – вопросом на вопрос ответил я.

– Почему же тогда вы в третий раз заставляете нас возбуждать против вас уголовное дело?

– В первый раз меня это удивило, но теперь я уже привык.

– Это хорошо, что вы привыкли. Но, знаете ли, это когда-нибудь может кончиться трагически.

– Так будет лучше. По крайней мере, я тогда смогу отдохнуть, – негромко ответил я.

– Да, я вижу, что вы не цените свою жизнь.

– О какой жизни вы говорите? Та, которой я сейчас живу, – это не жизнь.

– Так мы никуда не придем. Вы должны помочь нам завершить следствие.

– Что вы опять имеете против меня? Я себя ни в чем виноватым не считаю.

– Вас окружала банда американских шпионов, готовивших восстание. Мы должны ликвидировать это шпионское гнездо. Если вас ничего не связывает с этими агентами, вы должны помочь их истребить.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что я могу вам чем-то помочь. Я все время сторонился этих людей и даже не здоровался с ними.

– Подумайте об этом, у вас есть время.

– Что со мной будет? – поинтересовался я.

– Я вынужден вас держать в тюрьме.

Он снял телефонную трубку и произнес несколько слов. Появился младший офицер и вывел меня из кабинета. Я взял ранец и последовал к джипу. Рядом со мной сел офицер, еще один устроился рядом с шофером. Позже я узнал, что это был начальник тюрьмы.

Уже издали я заметил большое деревянное здание с наблюдательными вышками – обязательный атрибут любого сибирского города. Заключенные во дворе пилили дрова. Когда мы вошли, они повернулись к нам спиной. Деревянное здание этой тюрьмы как две капли воды было похоже на норильскую тюрьму. Я не сомневался, что обе они были построены по одному проекту. И здесь несколько лестниц вело глубоко вниз. Камеры, служебные помещения для надзирателей, а также склады, где хранились вещи заключенных, – все было расположено так же, как в Норильске.

Приказав мне раздеться, обыскали мою одежду. В камеру с собой нельзя было брать ничего, даже покрывало. Надзиратель отвел меня в камеру, где уже находилось четыре человека. Не прошло и получаса, как я перезнакомился со всеми этими людьми, узнал, кто они, как их зовут и почему сидят в следственной тюрьме. Один из них сказал, что слышал обо мне в лагере. В данной ситуации меня это не обрадовало.

Узбек Абдулла сразу же привлек к себе внимание своим вызывающим поведением. Венгерский барон Шилази говорил на помеси венгерского языка с немецким. Когда я появился в камере, он заявил, что будет говорить только по-немецки. Я обратил его внимание на некорректность этого, поскольку на этом языке говорил еще только Абдулла. Остальные двое были русскими уголовниками.