— И вы тревожите покой ваших предков… — осторожно начал король.

— Последний разум потерял, гвоздь погнутый! — хлопнул себя по бокам Торни. — Если б мы из предков флаконы делали, у нас не было бы усыпальницы, дурень! Касты чтят своих почивших родичей. Но когда они оставляют Гору — не тащат за собою груды хрусталя. Покои ветшают, обваливаются потолки, проламывается пол. Запустение почти всегда приводит к разрушению, а разрушения в Горе — смерть всему, что сделано нашими руками. И тогда, к великой радости людей и новоселов-Кастов, образуются залежи горного хрусталя. На наш век священного камня уже не хватило, — фыркнул в бороду гном. — И Старейшины, посовещавшись, разрешили использовать останки тех придурков, что сигают вниз с балкона. Сами они отлично знают о грядущей участи и стараются заранее предупредить родичей, чтобы те не понесли убытков. Не любят у нас самоубийц, Хольмер, — развел руками Бородатый и расхохотался: — Смотри, чтоб не вырвало, недотепа! Испачкаешь пол — тебя самого с балкона сбросят.

Король справился с приступом неожиданной тошноты, хлопнул гнома по плечу…

И они пошли ужинать, поскольку никакие страшилки не могли уже испортить королевского аппетита и смутить его сон.

Но в глубине души Денхольм знал, что вернется сюда. В тщетной надежде понять, ЗАЧЕМ Торни приоткрыл перед ним дверь в святая святых Кастов.

Но выкроить время удалось лишь в последний день Девятидневного Круга.

Он пришел один и с трудом сумел открыть тугую дверь, тяжелую даже для гнома. И еле справился с охватившей его жутью при виде хрустальных статуй, покоящихся на бесценных постаментах.

Он пришел искать у мертвых ответы на вопросы живых.

И едва не заорал, услышав приглушенные голоса…

Когда способность дышать и соображать здраво вернулась к нему, король собрался с духом и пополз на подкосившихся коленях на тихий перебор серебряных струн. И затаился, согнувшись в три погибели за изумительной работы вазой, услышав насмешливо-язвительные интонации проводника, там, где открывал свою алчную пасть Балкон Ритуальных Ножниц.

— Они называют меня Неграненым Алмазом, То, — кривая усмешка перечеркнула уродливый шрам подобно перекрестью, — а Алмаз-то с трещиной.

— Если ты о своем лице… — вскинулась было Токли, озорная сестра Сердитого Гнома, с которой король пару раз сталкивался в родовых покоях.

— Я о своей душе, сестренка, — все так же ровно и спокойно возразил Эйви-Эйви. — Душа у меня с трещиной. Сломалась, а потом неудачно срослась…

— Ты все об этом… Когда же наконец успокоишься?

— Больно это, глупышка, взрывами, толчками больно. Как мой проклятый шрам, что выкручивает наизнанку к непогоде…

Тишина присела на краешек карниза и свесила вниз ноги, вторя проводнику.

Король, в который раз проклиная свое любопытство и свое невезение, устроился поудобнее, стараясь слиться с полом.

Смешливая Токли, Радость Рода, ткнулась старику в локоть и пригорюнилась.

— Отвлеки меня, сестра. Заговори меня, ведь зачем-то же ты разыскала меня среди покоя Ушедших…

Токли вздохнула, взглянула снизу вверх, стремясь поймать блеск бесцветных старческих глаз. И покраснела:

— Я пришла по просьбе Флеки, Эаркаст. Она думает, ты хотел над нею посмеяться. Она очень обижена на тебя. И я тоже…

— За то, что не тебя назвал прекраснейшей? — понимающе фыркнул Эй-Эй, мигом оттаивая. — А Флеки своей передай, что она дура.

— Как так?! — разъяренной кошкой подскочила Токли, негодуя за подругу.

— А вот так, — пожал плечами проводник. — Если ты с нею дружишь, раскрой девочке глаза. Я хотел ей помочь, но она отказалась. Значит, пусть все идет, как идет…

— Помочь? Ты что, слепой, Безбородый? Не видишь, что она сохнет по твоему названому братцу? Чтоб у этого упрямца ослиные уши выросли!!!

— Ослиные уши Торни вряд ли украсят, — хмыкнул старик, откладывая лютню, — ну да речь не об этом. Я стоял на Восточном склоне Сторожек, сестра, и стоял не один. Вы с побратимом знаете, что это значит… Я заглянул в глаза своей Судьбе, глупышка, я прочел приговор. Я скоро умру…

— Зачем ты это сделал? — В голосе девушки король уловил столь откровенный ужас, что сам зажмурился и мысленно застонал. — Зачем ты вообще пошел на Сторожки?

— Достойный муж не должен бегать от опасности, — довольно умело передразнивая старого Эшви, процитировал Эйви-Эйви. — Он идет вперед с открытыми глазами и умирает, если так судили Боги… Я упирался всеми конечностями, можешь мне поверить. Но я слишком устал прятаться, То…

— А как же мы? О нас ты подумал?!

— Как раньше, — погладил ее по голове старик и улыбнулся. — Судьба радует меня напоследок. Я помирился с Торни, я пожил в Горе. Я почти довел своих мальчишек…

Боль проводника заразила и короля, перекинувшись на тело, пронзив сердце. Отчего-то стало ясно, что потерять этого пьяницу, наглеца и шарлатана невозможно, оставшись прежним. Стыд залил багрянцем его щеки, и король кусал губы, чтоб не застонать. Что же случилось там, на Восточном склоне? Почему его мальчишеская выходка подписала Эйви-Эйви смертный приговор?! Ведь ничего не произошло, и проводник жив, здоров… Почему?! Боль оглушила, гулкими молоточками выстукивая мозг, но он справился, уколов палец булавкой, он выдержал, сменив хворь духовную на телесную… И вновь уловил осколки разговора…

— …а Флеки стала бы вдовой. И по возвращении в Гору мой старший брат Торни по закону Кастов взял бы ее в жены. В память о своем побратиме…

— Эаркаст, прости меня. Крошка Флеки действительно дура. Да и я тоже. Но может, в следующий раз, когда ты придешь отдохнуть с дальней дороги…

— Нет, сестра, следующего раза уже не будет…

— Ну и дура! Сама виновата, — тряхнула челкой справедливая Токли. — Такой замечательный план сорвала!

— Нет, ну вы только послушайте их! — где-то над самым ухом Денхольма взревел мощный баритон Сердитого Гнома. — А меня вы спросили, пыль забойная?

— А чего тебя спрашивать? — угрюмо возразил подпрыгнувший от неожиданности старик. — С тобой и так все ясно!

— А ты, дура беспутная! — набросился Торни на сестру. — Что несешь, бессовестная? Замечательный план? Твоим языком только помои подтирать! Основным пунктом этого «замечательного плана» является смерть моего побратима! А ты… — Яростная вспышка угасла так же резко, как и прорвалась: Сердитый гном всхлипнул, уткнувшись лбом в колонну.

— Не надо, брат, — мягко попросил Эй-Эй. — Уж лучше ты ругайся, в самом деле! Ты ведь с самого начала знал, что переживешь меня, гном…

— Я надеялся, что это случится нескоро, — невероятным усилием воли взял себя в руки Торни, — ведь ты не прошел и половины отмерянного людям срока…

«Не прошел и половины?» — изумлению короля не было предела, оно вытравило боль подобно кислому раствору, пущенному по металлу, и заставило забыть об осторожности.