– Да, ты права, права,… Я только приехал с похорон, с похорон собственной жизни, любви, с похорон своего существования! – принц с криком сжал посуду, после чего та разлетелась на мелкие куски. По руке Джамиля заструилась алая, густая кровь от пореза:

– Аллах, что ты наделал? Тебе нужно срочно перевязать ладонь, идем! – но молодой человек схватил мусульманку за запястье, принуждая сесть:

– Это рана ничто по сравнению с той, что кровоточит в моем сердце, – наследник заплакал, впервые в жизни, впервые позволил дать вволю чувствам.

Узма, как когда-то в далеком детстве, стала утешать мужчину, гладить по голове, шептать нежные слова. Уткнувшись лицом в грудь давней няни, принц рыдал о своей разбитой, переломленной жизни, о девушке, которую потерял навеки.

Отстранившись, Джамиль вытер слезы, грустно усмехнувшись: – Прости, я, словно последний трус, рыдал, обняв тебя. Это не достойно мужчины, не достойно принца…

– Все мы люди, у нас есть хрупкое сердце и душа. Даже у самих бедняков имеются чувства, это естественно, так захотел Аллах. Не важно, какого ты ранга, какой у тебя возраст и внешний вид, важно, что, плача, ты остаешься живым человеком. Пока мы можем чувствовать боль – мы живы, мы дышим. Нельзя упрекать себя за то, что даровано Всевышним, – принц понимающе кивнул, сжав в окровавленной ладони морщинистую руку служанки. Та, нежно отстранившись, отправилась за водой и тканью. Наследник молча ждал, пока женщина промыла порез и перемотала белоснежным бинтом:

– Мне очень жаль, что в последнее время между нами происходят ссоры и раздоры. Ты же мне, как мать. Как мне искупить свою вину?

– Для меня лучшая благодарность – видеть тебя таким, каким ты есть: расстроенным, счастливым, смеющимся или заплаканным. Я хочу, чтобы ты обнажил передо мной свою душу, очистился. Расскажи, что произошло, – араб закусил губы. Он не мог даже произнести этих роковых речей, не мог вырвать то, что впилось в страдающую душу. Это было похоже на рану, полученную от стрелы. При вынимании будет дико больно…

– Она…умерла, – Узма вздрогнула и едва сдержала крик в себе. Она все поняла без объяснений. Только по одной женщине Джамиль мог так тосковать, только по той, что за такой короткий срок стала смыслом его жизни.

– Как это произошло?

– Сегодня ночью ее похитили из охотничьего домика. Я отправился на поиски, и следы привели к…девушке с изуродованным лицом, что купалась в собственной крови и грязи. На трупе было то покрывало, которым я укутал Вивиану, дабы ее платье высохло от дождя. Волосы – темные, как смоль, с перламутровым оттенком, хрупкая фигура, лица я не смог рассмотреть из-за страшных порезов, – принц вновь зарыдал, но на этот раз более проникновенно и отрешенно. Кое-как вытерев слезы, он закричал от боли, что пронизывала все внутри.

– Ты уверен, что это Вивиана? Похитители могли просто подменить жертву. Пойми, какой им смысл убивать ту, которую можно выгодно продать? Девушка молода, красива, просто так ее бы не лишили жизни.

– Я чувствую боль, ей плохо, моей Вивиане сейчас очень плохо, она плачет, она истязает себя страданиями. Я чувствую, как бьется ее сердце, как она дышит, а…в лесу, выходит, была не она?

Узма лишь покачала головой, утешительно коснувшись плеча молодого человека:

– Я не знаю, что сказать. Мне не хочется тешить тебя пустыми надеждами, поэтому слушай свою сердце, душу, слушай свою любовь, поверь, она не обманет.

Джамиль бессильно прижал ладонь служанки к сердцу: – Почему я так несчастен, Узма? Будучи еще ребенком, я потерял мать, потом брата, которого любил даже больше отца, теперь судьба забрала у меня жену и сына. Только я поверил, что отныне все будет хорошо, что мы с Вивианой станем счастливы, как нещадный выбор смерти пал и на нее. А где Кендис?

– Девочка еще спит. Вчера она целый день прождала Вивиану, плакала и звала ее, говорила, что девушка покинула ее, так же, как и мать. Мне с трудом удавалось успокаивать малышку. Джамиль, тебе нужно поспать, набраться сил. Сынок, иди к себе, отдохни, – с благодарностью кинув, принц стал медленно подниматься по лестнице. Каждый шаг давался молодому мужчине с огромным трудом. Он чувствовал, что, потеряв любимую, потерял и себя. Внезапно обернувшись, наследник проговорил:

– Пусть Нур и Бахижа возвращаются обратно во дворец. Я тоже сегодня туда отправлюсь. Отныне я хочу, чтобы этот дом пустовал, я открою его двери лишь тогда, когда буду сжимать руку Вивианы.

Вечерело. На город опускались мягкие, матовые сумерки, слышались крики поздних птиц, шелест листвы. Из раздумий и покоя Афифу вырвала новость, что приехал Джамиль. Наспех одевшись, Султаным поспешила в главный двор, где с улыбкой и добротой встретила пасынка: – Приветствую, мой дорогой наследник. С чего это ты так поздно приехал? Что-то случилось? – поцеловав руку госпожи, Джамиль попытался добродушно улыбнуться:

– Нет, слава Аллаху, все в порядке. Просто я принял решению некоторое время пожить здесь, как и полагается молодому господину. Девушки так же сегодня вернулись. Разве вам не сказали? – египтянка покачала головой. Выходит, эта глупая Бахижа не смогла оправдать надежды своей повелительницы, и словно последняя трусиха, прячется от нее в переходах дворца.

– Что с тобой? Ты такой грустный и поникший. Господин, неужели ты от меня что-то скрываешь?

– Что вы, как я смею? Я уважаю вас и люблю, словно родную мать. Никогда я бы не утаил от вас чего-то важного. Просто я устал с дороги. Позвольте пройти к себе, – араб зашагал по коридору, а Афифа еще долго смотрела ему вслед, тихо прошептав: «Ах, мой маленький принц, сегодня ты отдохнешь, отлично отдохнешь»…

– Кирабо-ага, – словно из воздуха, возле Султаным появился верный раб:

– Слушаю, моя прекрасная госпожа.

– Скажи рабыням, чтобы подготовили Малиху. Сегодня ночью она идет к молодому господину, – африканец на несколько секунд замешкался, но потом бросился выполнять приказ Султаным.

Афифа задумчиво развернула письмо, присланное днем Али Драгоценной Рукой. В нем говорилось, что работорговец намерен вернуть украденную рабыню, и если госпожа сама не отдаст девушку, Али обратится к суду. Султаным, к сожалению, знала и понимала, что эти угрозы не беспочвенны. Вивиана слишком красива, такую невольницу грех потерять. Рабыню может выкупить любой, но любимую наложницу – никто. Афифа надеялась, что Джамиль, очарованный девушкой, не отпустит ее.

* * *

Длинные, причудливые тени заходящего солнца, словно шелковое покрывало, ложились на всевозможные флакончики и баночки. Вивиана, подобно фарфоровой кукле, восседала на узком ложе в окружении десятка рабынь. Одна втирала ей в тело сок из розы для того, чтобы кожа стала шелковистой и нежной, другая массировала руки и омывала молоком, третья работала над лицом. Девушка пыталась не выдать своих истинных чувств, пыталась не разрыдаться от отчаяния. Ее готовили к ночи с господином, имени которого леди Бломфилд даже не знала. Англичанку заставили полтора часа просидеть в воде, наполненной медом и лепестками душистых цветов, потом мыли волосы в противном растворе из шиповника и лимона. Наконец настала завершающая часть туалета. Две молоденькие служанки вынесли, на позолоченном подносе, целую груду пестрой одежды. Сначала девушку стали одевать в широкие, шелковые шаровары и тугой лиф, плотно скрывающий грудь, потом наверх набросили тонкое нижнее платье, расшитое молочно-белыми кружевами. Наряд венчала верхняя ярко-зеленая джалабия, расшитая алыми нитями, что изображали цветы. Чтобы подчеркнуть талию, все это плотно затянулось обширным, серебряным поясом с огромной бляшкой, усыпанной сапфирами. На тонкие пальцы молодой женщины нанизали несколько крохотных колечек, подчеркивающих миниатюрность рук, а на запястьях защелкнули узкие браслеты из чистого, легкого золота. Волосы Вивианы оставили распущенными, и они, подобно змеям, заструились по высокой груди, над которой величественно нависала тяжелая подвеска из трех огромных рубинов. Средь темных кудрей едва просвечивались утонченные серьги в виде лебедей.